Продолжение, начало в 1-ой части.
Такие условия при проведении народных чтений приводили к тому, что большинство лекторов были священники, а потому чтения были в основном церковного или хозяйственного содержания. Кроме школ Министерства народного образования и церковно-приходских школ были ещё городские училища. Расходы на народное образование в Туркестанском крае обеспечивались частично государством, а частью местными земскими и общественными средствами.

Поэтому из-за расходов, связанных с отдельным от семьи содержанием в городе ученика, обучение в городских училищах было редкостью. До революции из всего села городское училище закончили всего трое: Григорий Пухов, Антон Рыбалкин и Павел Такчёв. Население Семиреченской области к отбыванию воинской повинности стало привлекаться с 1887 г. В Беловодском первый рекрут был призван в 1891 г. Им был Бачевский Карп Игнатьевич. К 1891 г. относится и первое судебное дело  в селе Беловодском.

Приказом  губернатора Семиреченской области «крестьяне селения Беловодского Токмакского уезда Фёдор Емельянов Басов, 41 год, и Самсон Дмитриев Слюсарев, 33 года, согласно заключению военно-прокурорского надзора по произведённому Токмакским уездным судьёю делу о нанесении ими тяжких побоев крестьянину Шапареву, предаются суду Постоянного Отделения Омского военно-окружного суда в г. Верном по обвинению в преступлении, предусмотренным 1 ч. 1483 ст. Улож. о нак. и испр.». [(160), 20.07.1891 г., №29]. Пусть читателя не смущает военно-окружной суд.

Напомню, что Туркестанский край находился в ведении Военного министерства. Суд признал Фёдора Басова и Семёна Слюсарева виновными в нанесении лёгких ран крестьянину Шапареву и приговорил их к заключению на два месяца каждого. [(160), 12.10.1891 г., №41]. Если к домам сельчан, разрушенных землетрясением 1885 г., с превеликой натяжкой применимо определение «восстановлены», то церковь в селе была построена новая.

После Верненского землетрясения 1887 г. из собранных пожертвований на строительство и восстановление церквей было выделено 100 тысяч рублей, из которых 8 тысяч на строительство храма в селе Беловодском. [РГИА, ф. 799, оп. 16, д. 605, л. 3а об]. Епископ Туркестанский 02.09.1887 г. сообщал в Св. Синод: «Степной генерал-губернатор своими отношениями от 03 и 08.08. 1887 г. просил меня из поступивших в моё распоряжение сумм кружечного сбора некоторую часть уделить на постройку церкви и домов для причта в селе Беловодском, разрушенных землетрясением 22-го июля 1885 г.». (РГИА, ф. 799, оп. 16, д. 526, л. 36об).

Но из-за странной позиции Синода, включающей кроме обоснованных требований (наличие разработанного проекта и утверждённой сметы) и сомнительное («когда будет действительно приступлено к производству построек»), начало строительства новой церкви в Беловодском затягивалось. В 1890 г. Туркестанский генерал-губернатор обратился в Комитет министров с запиской о недостаточности строительства церквей в крае. [РГИА, ф. 1263, оп. 1, д. 4798, л. 182].

Просьба Комитетом министров была поддержана и передана в Государственный Совет. В 1892 г. началось и в 1894 г. строительство новой церкви в Беловодском было закончено. [ЦГА РУз, ф. И-961, оп. 1, д. 1129, л. 218]. Беловодский храм один из красивейших среди сельских церквей в Семиречье, рубленый (деревянный). Из-за скудных запасов леса в Семиречье, «постройка зданий, хозяйственных заведений, заборов и т. п. из дерева воспрещается» – так требовало Положение о строительстве в Семиреченской области.

Впоследствии было сделано исключение только при строительстве амбаров для хлеба, так как в саманных постройках зерно отсыревало, но не более одного строения на хозяйство, а бани – одна на несколько дворов. Конечно, как всегда, для любых запретов и ограничений находили обходные пути и лазейки. Жители села Беловодского, например, если строили рубленый дом, то обмазывали его глиной. Это было вызвано ещё и тем, что для строительства, из-за отсутствия сосны, применялся нестроевой (кривой) лес, и плотно подогнать брёвна друг к другу было очень трудно.

Но явные нарушения наказывались. Циркуляр губернатора Семиреченской области от 07.12.1876 г. «О конфискации леса, обращаемого на неустановленное потребление» гласил: «Во время последнего объезда по области я заметил, что как в крестьянских, так и в казачьих поселениях продолжают возводиться дома и надворные строения, вопреки запрещению, из леса. Для прекращения такого нарушения правил о лесах в области предписываю: «Сверх денежных взысканий с виновных, лесные материалы подвергать конфискации и установленной продаже.

«В том же случае, если не будет желающих купить таковые строения с торгов, разламывать их и обращать на дрова или другое дозволенное употребление». [(189), №50 от 11.12.1876 г.]. И это была не пустая угроза. Так, в рубрике «Судебный дневник» «Публикаций по Семиреченской области» №7 от 05.09.1870 г. сообщалось: «За самовольное возведение деревянного сруба, вопреки распоряжению правительственной власти, казак Лука Петров подвергнут денежному взысканию 10 рублей, а в случае несостоятельности – к аресту на три дня; возведённый же сруб подвергнуть сломке в двухнедельный срок».

По предварительному согласованию с губернатором области, с обоснованием невозможности применения других строительных материалов, «только в случае неотлогательности построек разрешается таковые из дерева, донося о том Генерал-губернатору», – гласил один из циркуляров губернатора области. После разрушительных землетрясений, Беловодского (1885 г.) и Верненского (1887 г.), в Семиречье стали строить деревянные храмы, как более сейсмоустойчивые. Церкви строились по типовым проектам, утверждённых Св. Синодом, и различались по количеству вмещаемых прихожан.

Верненский архитектор П. М. Зенков разработал серию проектов специально для местных условий. Поэтому предположительно, что Беловодская церковь построена по его проекту. На Руси церковь обычно располагалась в центре поселения. Но из-за бедности сельских приходов в Туркестане под строительство церквей отводились незанятые места и угодья. Что мы и видим в Беловодском. Церковь расположена даже в глубине от центральной улицы. 10 марта 1888 г. комитет для распределения пособий пострадавшим от землетрясения (Верненского 1887 г.) постановил отпустить на восстановление церкви в селе Беловодском 8.000 руб. [(160), 09.04.1888 г., №15].

Строительство началось в 1892 г. В отчёте Семиречнской области за 1892 год сказано, что «в селении Беловодском начата постройкою новая деревянная церковь на суммы, собранные в пособие пострадавшим от землетрясения, с расходом 8.000 руб. [(190), 1892 г., стр. 50-51]. По данным Туркестанской епархии закончено было строительство в 1894 г. [РГИА, ф. 796, оп. 442, д.1505, л. 22]. В отчёте Семиречнской области за 1897 г. говорится о ремонте церкви, и что на это из общественных сумм израсходовано 850 руб. Кроме того, там же, в разделе «Общественное устройство и благочиние», отмечено:

«Церковно-строительные работы: в селе Беловодском произведена достройка церкви. На средства церкви – 727 руб. 73 коп.; на пожертвования – 995 руб. 83 коп.; всего – 1.723 руб. 53 коп.». [(190), 1897 г., стр. 30]. Скорее всего, речь идёт о строительстве колокольни. Некоторые авторы утверждают, что лес для строительства церкви возили с Иссык-Куля. Но это красивая версия авторов, ориентирующихся на совремённые бедное состояние лесных массивов хребта Киргизский Ала-Тоо и хорошее качество автомобильной дроги в Боомском ущелье.

Да, сейчас массивы строевого леса есть только на Иссык-Куле. Но в конце XIX в. он был в Иссык-Атинском и Шамсинском ущельях и в Кеминской долине, в которых для охраны лесных угодий были организованы Иссыкатинская, Шамсинская и Кеминская, так называемые, государственные лесные дачи. Впоследствии из Кеминской была выделена ещё и Каракунузская лесная дача. При строительстве укрепления Токмак в 1864 году киргизы взялись помочь русским солдатам.

Они обязались доставлять лес из Иссык-Атинского ущелья с одним только условием, чтобы заготовку брёвен, из-за отсутствия инструмента (топоры, пилы) выполнили русские солдаты. Наличие леса в горах напротив Токмака отмечал Сярковский, участник похода Черняева. Л. Ф. Костенко в 1880 г. писал: «По реке Чу еловый лес встречается в Боомском ущелье и, особенно, в ущельях Малого и Большого Кемина, а также на северных склонах Александровского хребта» (Киргизский Ала-тоо – Б. М.). [(211), т. 3, стр. 142].

Приказом губернатора области от 17.02.1881 года начальнику Токмакского уезда И. С. Герасимову было объявлено замечание за то, что им «была разрешена вырубка леса на телеграфные столбы в неотведённых местах и без испрошения на то разрешения». То есть лес на столбы рубили в Токмакском уезде, а не на Иссык-Куле. [(160), №8 от 21.02.1881]. Лес для построек в Пишпеке заготавливался в Кеминской и Иссык-Атинской лесных дачах. [(160), неоф. часть, №258 от 04.12.1911 г.]. Газета «Русский Туркестан» в статье «Производство строительных работ в Семиречье» в 1903 г. чётко сообщала:

«В Пишпеке в настоящее время лес возится из Кеминского ущелья, а в будущем будет получаться с южного берега Иссык-Куля». [(205), №172 от 06.08.1903 г.]. В мае 1907 г. «Семиреченские ведомости» поместили объявление о приглашении подрядчиков для поставки брусьев из Кеминской и Шамсинской дач для постройки интерната в г. Пишпеке.  (СОВ. №35 от 01.05.1907 г.). В рапорте Пишпекского уездного начальника Затинщикова о последствиях Кеминского землетрясения 1910 г. говорится о нанесении убытков 12-15 тыс. рублей лесопильному заводу в Атекинской волости (Кеминская долина). [(160), неофиц. часть, №10 от 14.01.1911 г.].

В 1915 г. были объявлены торги на доставку леса из Большого Кемина для строительства церкви в селе Ново-Покровка под Пишпеком. При перечислении погромов во время восстания 1916 г. говорится, что повстанцы сожгли лесопильный завод в Большом Кемине. В отчёте Управления по строительству оросительных систем в Чуйской долине от 24.06.1917 г. говорилось: «Лесозаготовительные операции производились закупкой леса в окрестностях Пишпека  и Рыбачьего, а также разработкой на корню в казённых лесах горных ущелий рек Малого и Большого Кебина и Иссыгаты».

Надеюсь, фактов и доказательств наличия леса и заготовки лесоматериалов в Чуйской и Кеминской долинах в конце XIX в. более, чем достаточно. Скорее всего, где-то здесь, в одном из ущелий Чуйской или Кеминской долины заготавливали лес и для строительства Беловодской церкви. А не на далеко находящемся Иссык-Куле со сложной доставкой через труднопроходимое Боомское ущелье. Боом – это изменённое слово «бомо», что по-монгольски означает «прорыв». Малограмотными царскими чиновниками название этого ущелья было испорчено до неприличия.

Причины этого искажения и другую версию происхождения названия этого ущелья высказал востоковед-тюрколог В. В. Радлов: «Боом на чёрно-киргизском наречии, как и на алтайском, называется проход по отвесным скалам к реке. Северные киргизы вместо длинного «о» выговаривают «уа» и потому вместо «боом» выговаривают «буам». Отсюда и произошло очень некрасивое истолкование этого невинного названия». Хотя, один из первых исследователей Туркестана и Семиречья М. И. Венюков ещё в 1859 году называл его «Боомское ущелье». [(140), стр. 95]. Востоковед В. В. Бартольд также подчёркивал, что правильное написание «Боом».

Из-за труднопроходимого Боомского ущелья было даже предложение строить дорогу на озеро Иссык-Куль из Аулие-Ата по долинам рек Таласа, Сусамыра и Кочкорки. Чтобы убедиться в нереальности красивой версии доставки леса с Иссык-Куля для строительства Беловодской церкви, приведу историю строительства дороги через Боомское ущелье и описания путешественников, какой она была в конце XIX века и даже в начале XX-го. В конце 60-х годов XIX в. ухудшились отношения с Бухарой.

Эмир, под давлением духовенства и заручившись поддержкой афганцев и кокандского хана, объявил газават (священную войну) против России, с целью освободить правоверных от власти русских. В этом стремлении эмира поддержал и владетель Алтышара (Восточный Туркестан) Якуб-бек. Первоначально он воспрепятствовал двум торговым караванам купцов Ивана Первушина и Михаила Хлудова, выехавшим из Ташкента в Кашгар. Затем генерал-губернатору поступило сообщение от Семиреченского губернатора, что один из манапов Токмакского уезда вступил в переписку с Якуб-беком.

В перехваченном письме этот манап называл Якуб-бека свои государем и бранил русских. Весной 1868 г. в Токмак поступили сведения о появлении на реке Нарын кашгарского отряда. Начальник Токмакского уезда с отрядом казаков выступил к Нарыну, при его приближении кашгарцы удалились за перевал. Кашгарцев, судя по количеству костров, оставшихся на их ночлегах, было около 250-и человек. Спустя некоторое время вторжение кашгарцев на нашу территорию повторилось. («Русский инвалид», июнь 1868 г.).

В связи с проявлениями претензий правителя Восточного Туркестана Якуб-бека на территорию вплоть до Нарына, было принято решения о строительстве укрепления на реке Нарын. В 1868 году был сформирован отряд под начальством генерал-майора Я. И. Краевского, которому было поручено выбрать в долине Нарына, на пути в Кашгар место для постройки укрепления и возвести его. Возведённое укрепление получило название Нарынского. Но новую крепость требовалось связать с Семиреченской областью колёсной дорогой, что в горных условиях и при имеющихся средствах представляло трудную задачу.

Из двух направлений (через перевал Шамси и через Боомское ущелье) было принято направление через Боомское ущелье, тоже труднопроходимое, но более благоприятное в инженерном отношении. К тому же этот путь давал возможность прохода и в Иссык-кульскую котловину. Строительство дороги через труднопроходимое Боомское ущелье гражданскими строителями было невозможно из-за недостатка местных средств и отсутствия оборудования для производства скальных работ. Поэтому дорогу строили военные сапёры с привлечением местного населения.

В 1868 г. солдатами Туркестанской сапёрной роты началась прокладка пути по Боомскому ущелью. С декабря 1870 г. началось вьючное движение.  В 1870-1871 гг. натуральной повинностью киргизов по ущелью была проложена узкая тележная дорога протяжённостью в 70 вёрст,  Но дорога требовала постоянных исправлений, так как часто заваливалась каменными обвалами, размывалась дождями. От выхода из Боомского ущелья до Нарына по-прежнему был только вьючный путь.  

В 1872 г. отношения с Восточным Туркестаном ухудшились. Было принято решение об улучшении дороги через Боомское ущелье, чтобы она обеспечивала продвижение полевой артиллерии, и о прокладке пути от Кок-Майнака до Нарына. Для строительства был сформирован отряд из пяти линейных рот и команды сапёров под командованием полковника Д. Г. Колокольцева. Начались значительные работы. С 1872 по 1878 гг. киргизы близлежащих волостей за тёплый период года выставляли на строительство дороги более 100 тысяч рабочих человеко-дней.  

Приказом губернатора от 27.05.1872 г. «сотнику Семиреченского казачьего войска Десятову, под руководством которого производились работы по отводу реки Чу в новое русло в Боомском ущелье для проложения по прежнему руслу дорожного полотна», объявлялась благодарность. [(189), №23 от 03.06.1872 г.]. Подполковник А. В. Каульбарс, глава русского посольства к Якуб-беку в 1872 г. из Ташкента в Кашгар проследовал маршрутом через Токмак и Нарынское укрепление.

Знакомый с горными тропами и путями по службе в Туркестане и по Кульджинской экспедиции 1871 г. вот что он писал об этом пути: «Начальником отряда, разработавшего эту дорогу, был полковник Д. Г. Колокольцев – командир 10-го Туркестанского батальона; производители работ – офицеры Туркестанской сапёрной роты: штабс-капитан Пукалов и подпоручик П. Ф. Кольдевин. Произведённые этим отрядом работы можно назвать гигантскими, они будут одним из самых блестящих памятников русской деятельности в Средней Азии». («Курские ведомости» от 17.11.1872 г., №90, неоф. часть).

Казалось бы, что теперь будет удобно ездить. Но вот что писал путешественник, проехавший через ущелье после реконструкции дороги. «От Джиль-Арыка дорога идёт по койджалам (баранья тропа, карниз) Боомского ущелья. Дорога при ширине от 6-и до 7-и аршин (4-5 м. – Б. М.) ограничена с одной стороны весьма крутыми откосами, а иногда и отвесными скалами; с другой – или те же крутые склоны, или обрывы, под которыми внизу клубится Чу. Дорога то поднимается, то опускается, круто поворачивая в стороны. В некоторых местах она проходит на такой высоте над дном ущелья, что река кажется лентой, а деревья, растущие внизу – пучками травы».

Другой путешественник, проехавший по Боомскому ущелью в 1874 г., подтверждает: «Путь по Боомскому ущелью от Джыл-Арыка к пикету Кок-Майнак очень опасен. В переезде этом считается 24 версты, но они равняются 50-и, потому что весь путь состоит из спусков и подъёмов. Время в том только и проходит, что завязывают или снимают тормоз. В большинстве случаев лошади лепятся по карнизам гор, где уже нет никакой возможности разъехаться с другим экипажем. Перил на карнизах нет, а между тем тройка едва ли только может пройти по обрыву.

«С одной стороны отвесные скалы с нависшими камнями-великанами, а внизу на страшной глубине едва слышно шумит река Чу. Невольно как-то замирает дух, когда глянешь вниз, и по чувству самосохранения невольно выскакиваешь из повозки, не обращая внимания на убеждения ямщика, что лошади скромны и надёжны. Если два экипажа неожиданно встретятся на карнизе, то один снимают с передков и спускают обратно до того места, где можно разъехаться». [(301),  стр. 295-296].

Да и сам губернатор, проехав в 1877 г. из Токмака в Нарын, делает оговорку, что «почти весь путь можно было проехать на экипаже». Значит, кое-где и нельзя было проехать на телеге. Подтверждением такому сомнению служит и Высочайший приказ от 18.10.1878 г. о награждении отставного кондуктора Сергея Иванова серебряной медалью за «исправление дороги от Карабалтов до Константиновского моста и устройство нового полотна дороги от Токмака до станции Джиль-Арык». [(160), №52 от 30.12.1878 г.].

То есть, и после проведённых работ дорога  нуждалась не только в очистке от постоянных обвалов и заносов, но и в  улучшении. Что и было продолжено в 1885 г. Подполковником Мейером была проведена нивелировка участка Кутемалды – Токмак. Сапёрами были разработаны особо опасные места. На взрывные работы было израсходовано 2,5 пуда пироксилина. Местные киргизы по наряду отработали на строительстве дороги 6.100 человеко-дней. [РГИА, ф. 1263, оп. 1, д. 4539, л. 588].

И всё же вот как описывал дорогу П. И. Шрейдер, проезжавший по Боомскому ущелью в 1886 г.: «Боомское ущелье представляет собой узкую искривлённую трещину, как будто разорвавшую цепь гор Александровского хребта. В большей части своего протяжения ущелье весьма узкое. Дорога идёт у самых стен громадных скал с одной стороны  и обрывов – с другой; то тянется по балкону, то спускается в глубочайшие овраги, извиваясь по берегу реки Чу, усеянному сплошь, за незначительным исключением, самого разнообразного вида и величины камнями.

«Громады лежащего, торчащего стоймя или нависшего с вершин скал гранита чрезвычайно затрудняют проезд по проделанной между ними дороге, особенно при множестве поворотов кривого ущелья. В случае встречи двух повозок разъехаться иначе, как, отодвигая какую-нибудь из них назад до того места, где дорога хотя бы сколько-нибудь расширяется. Подъёмы и спуски в некоторых местах бывают весьма круты, и лошади поэтому оказываются то выше повозки, то наоборот.

«При спуске так вот и кажется, что опрокинешься вниз, а при поворотах – что полетите кувырком с обрыва в глубокую каменистую долину реки Чу. Всё это, впрочем, только кажется. Кони местной породы, вытягивая свой корпус, раздувая ноздри, выносят вас на подъём. При спуске вниз коренник свёртывается клубком, сползает на задних ногах, а пристяжные опускают постромки». [(282), стр. 113-114]. В декабре 1892 г. были объявлены торги на устройство въездов к Кутемалдинскому и Кок-Майнакскому мостам через реку Чу. [(160), №49 от 05.12.1892 г.].

В октябре 1901 г. Областное правление объявило торги «на исправление дороги в Боомском ущелье и на разработку дороги между станциями Кок-Майнак и Кутемалды». (Рыбачье – Б. М.). Следовательно, дороги на этом участке не было, ездили просто по целине, коль позволяла местность под Рыбачьем. И даже в 1904 г. епископ Туркестанский Паисий, проехав по Боомскому ущелью в, записал: «На протяжении трёх станций едешь по карнизу гор, то спускаясь к реке Чу, с диким рёвом несущего свои воды, то поднимаясь на самый верх.

«С высоты почти птичьего полёта смотришь с головокружительной высоты на виднеющиеся ленты страшного Чу, который своими волнами сносит тысячепудовые камни. Трудно непривычному человеку смотреть из экипажа на спуски и подъёмы по Боомской щели. Сколько несчастных случаев знает здешний народ, сколько жизней унёс Чу. А крутые спуски ломали экипажи, которые вместе с людьми и лошадьми находили себе могилы в этом страшном Чу». Более подробно трудности проезда по Боомскому ущелью описал побывавший здесь тоже в 1904 г. томский географ В. В. Сапожников.

«Утром мы двинулись вверх по реке Чу к Иссык-Кулю и вступили в ущелье Боом. Вёрст за 6 до станции Джель-Арык дорога вступает в тесную долину между обрывистыми склонами и вьётся по широкому карнизу, проделанному по левой (западной) стороне реки Чу. На версту ниже станции стоит широкий деревянный мост, который по всей справедливости носит название Семёновского моста. От него вверх по реке открывается вид на скалистую теснину с нависшими бесплодными скалами, через которую с грохотом прорывается мутный пенистый поток. Здесь Чу прорывает гигантскую складку, протянувшуюся с запада на восток.

«Западная её часть называется Александровским хребтом, а восточная – Кунгей-Алатау. Скалы левой стороны решительно придвигаются к потоку, оставляя место лишь для ничтожного карниза, по которому проделана узкая дорога, местами нависая над потоком, годная, однако, и для экипажей. Верстах в двух от Джель-Арыка карниз обвалился, и лошадь должна была осторожно перешагнуть через пропасть. Весной, говорят, эти обвалы довольно обычное явление, не говоря уже о том, что дорога часто заваливается камнями, и дорога требует постоянного ремонта».

А вот как А. Виноградский описывал ущелье Боом в 1905 г.: «Из Чуйской долины к Иссык-Кулю ведёт только один трактовый путь, пролегающий в теснинах Боомского ущелья, замечательнейшего по своей красоте и грандиозности.  Великолепно, но и страшно само преддверье Боома со стороны деревни Кара-Булак. Сначала дорога идёт по ровному каменистому шоссе, на котором трудно встретить булыжник даже в кулак. Затем, как-то вдруг, путь исчезает в бездонной пропасти, где грозно кто-то ревёт.

«Изумлённому путнику открывается чудное, но страшное зрелище. В зияющей глубине, где, беснуясь и разбиваясь о скалы, отчаянно мечется Чу, вырываясь на свободу, перед отвесным зигзагообразным подъёмом приютился мост. Вид потрясающе прелестен. Переехав мост и одолев подъём, вступаешь в Боом и не расстаёшься с ним в продолжение дня почтовой езды. Как сказочно красив, как великолепен местами Боом, особенно в ясные дни. Как разнообразны и причудливо фантастичны очертания его утёсов и пиков. Как эффектны сочетания тонов его каскадов, белых, кирпично-красных, чёрных, фиолетовых скал.

«Но когда гремит гром и сверкает молния, вся природа как бы негодует на дерзкого путника, стремящегося к заповедному озеру, чтобы сорвать с него таинственную завесу, разоблачить его вековые тайны. Да, страшен и грозен в такие минуты Боом! В постепенно суживающимся ущелье дорога проходит то по кручам над ворчливой неприветливой Чу, то, стремглав опустившись вниз, идёт бок о бок с грозной рекой, и часто колесо телеги едва захватывает край колеи. Несмотря на проложенную дорогу, путешествие по Боому на протяжении почти 70-и вёрст сопряжено с большими опасностями. 

«Много требуется хладнокровия, чтобы сдержать внутреннее волнение, слыша, как сзади шуршит песок, осыпающийся с крутизны от одного лишь ветерка да стука копыт и колёс. Невольно напрашивается вопрос: «А если землетрясение?» При этой мысли волосы становятся дыбом. Немало нужно присутствия духа, чтобы хладнокровно смотреть, как, иной раз, особенно в дурную погоду, канатами поддерживают на крутизне воз, или в узком месте распрягаются, а пустую телегу разбирают на части.

«И немало уже жертв поглотил Боом! Недешёвой ценой заплатил человек за победу на ним. Ущелье необычайно узкое. Теснины поражающе высоки и на сотни саженей вздымаются круто вверх. Эти стены весьма непрочны. Достаточно сильного ливня и они сползают в Чу, загораживая и её течение, и трактовый путь. В таких случаях начинается грозная борьба неистовой Чу с горными громадами, пресекающими ей путь. Чу бушует, со злобным рёвом кидается на ненавистную запруду. Сначала бессильно хрипит, но не слабеет, а, наоборот, набирается сил и всё растёт, и растёт.

«Затем отчаянное усилие, и торжествующий рёв оглашает теснины Боома – Чу в титанической борьбе одолела врага! Исправление пути – это дело уже человека. Тысячи киргизов выгоняются на работы по расчистке дороги. Сообщение прерывается на недели. Почту в таких случаях маленькими тюками перевозят киргизы на своих удивительно цепких лошадёнках буквально в заоблачной выси. Бывают случая, когда лошадь, сорвавшись, не долетает до Чу, а остаётся на утёсах, разорванная на куски». [(205) №151 за 1905 г.].

Тоже в 1905 г., но в обратном направлении, дорогу через Боомское ущелье описал путешественник Менский К. «От станции Кутемалды наш путь лежал на Токмак и далее на Пишпек. Чем далее мы углублялись в Боомское ущелье, тем картина становилась всё более и более величественной. Красивые, почти отвесные громады гор в некоторых местах сходятся так близко, что дороге уже нет места, и поневоле приходится ехать по руслу реки Чу, которая при большой воде подмывает основы гор и тем вызывает обвалы, тогда с гор сваливается масса гальки, гравия и огромные валуны, преграждающие течение реки.

«Сердитая Чу кипит и пенится у таких препятствий, уносит мелкий гравий и гальку и бурно огибает те валуны, сдвинуть которые у неё нет сил. Подмываемые с обеих сторон реки горы, несомненно когда-нибудь обрушатся, запрудят реку, дадут ей новое течение, но теперь они представляют немало угроз для путников. Действительно, страшно становится проезжать, когда над головой висит обломок гранита весом в несколько тысяч пудов, подмываемый дождевой водой. Таких камней множество.

«Одни из них уже свалились и валяются по дороге и на дне реки; другие катятся вниз при  вашем проезде; а некоторые ещё только грозят, готовые упасть и завалить и дорогу, и реку, и, может быть, того несчастного путника, которому судьба готовит такую ужасную смерть. Даже привыкшие ямщики-киргизы тревожно поглядывают на такие камни и, подгоняя лошадей, благодарят каждый раз Бога за благополучный проезд. Дорога беспрестанно перебрасывается с одного берега на другой, то поднимаясь на утёсы, то спускаясь с выси.

«Но всего страшное, когда приходится ехать по самому краю карниза выступившего утёса и видеть внизу бешеную реку, а сверху оторванные валуны». (Менский К. Путевые заметки по Семиречью. «Военный сборник», 1905, №8, стр. 112-113). Вот теперь читатель пусть сам решит, можно ли было возить брёвна для строительства церкви по дороге, состоящей из крутых спусков, подъёмов и поворотов, где не везде можно было разъехаться двум экипажам, где повозки и животные срывались с обрывов.

И только в 1913 г., после нового улучшения дороги в Боомском ущелье, встречается первое сообщение о доставке леса с Иссык-Куля: «Немалое затруднение представляет вывоз леса из гор, и лесорубы придумывают разные импровизированные снаряды, образцы которых показываются на выставке (1913 года – Б. М.). Например, модель парусной барки для перевозки леса с южного берега Иссык-Куля к сел. Рыбачьему, откуда он перевозится в Токмак и далее в Пишпек». [(160), неофиц. часть, №211 от 05.10.1913 г.].

Но и после этого дорога оставалась трудной для проезда и не обеспечивала бесперебойное сообщение. В январе 1916 г. «Семиреченские ведомости» сообщали: «Почтовый тракт в Боомском ущелье, пострадавший от осенних дождей, сильно разрушен. Ремонт дороги не устранил всех повреждений, так как для этого были необходимы крупные средства. Теперь возник вопрос о новых усилиях по исправлению этого тракта, поэтому для предварительных изысканий из Верного на место командирован дорожный техник». [(160), неоф. часть, №3 от 05.01.1916 г.].

Поэтому в 1915 и 1916 гг. были проведены разведочные изыскания о возможности строительства более удобной дороги в обход Боомского ущелья. [РГИА, ф. 391, оп. 6, д. 466, л. 2 и 72]. В отчёте о дорожных работах в 1916 г. проведённые изыскания обосновывались тем, что «существующая дорога через Боомское ущелье ежегодно разрушается рекой Чу и ливнями. Из-за этого прекращается сообщение между Пишпекским районом и Пржевальским и Нарынским районами на несколько недель, и требуются большие расходы на ремонт дороги».

Эпопею описаний труднопроходимого Боома подвёл Ю. Фучик, чешский журналист, побывавший в Киргизии в 1930 г. «Под нами она (река Чу – Б. М.) была опять иной. Сумрачная, вспененная от напряжения и ярости Чу стремительно неслась через Боомское ущелье,  я не удивляюсь её поспешности: здесь действительно не слишком приятно. Я пробовал подражать своему проводнику, который опустил поводья и спокойно курил самокрутку. Но мне это плохо удавалось.

«Напрасно я старался не смотреть вниз, на Чу, которая с седла лошади казалась особенно грозной и глубокой. Вдруг я соскочил с коня с такой быстротой и ловкостью, на которую способен только человек, охваченный страхом. Мой спутник уже стоял на тропе, успокаивая своего коня. Лошади испуганно прядали ушами и дрожали. Мы тесно прижались к отвесной скале. Из-за поворота навстречу нам нерешительно выехала грузовая машина. Мы прошли мимо шофёра, который с  выражением глубокого облегчения на лице и явно испытывал чувство благодарности к судьбе, утирал пот со лба.

«Пройдя несколько десятков метров, я понял, почему он был так доволен: за его спиной остался самый опасный участок Боомского ущелья – «поворот смерти». Далеко внизу, в Быстровке, вылавливают из Чу тела тех,  кому не удалось его проехать. А это случалось нередко». В 1935 г. вторично проезжая Боомское ущелье уже по отстроенному шоссе Фучик вспоминал свою первую поездку: «Пять лет назад я ехал здесь в бричке и в душе молил судьбу сохранить мне жизнь». И вот глядя на совремённое шоссе, люди сочинили легенду о том, что лес на строительство нашей красавицы-церкви возили с Иссык-Куля.

По ходатайству первого генерал-губернатора Туркестанского края К. П. Кауфмана Высочайшим повелением царя медные пушки, взятые в сражениях со среднеазиатскими ханствами, общим весом 2.000 пудов были пожалованы Туркестанской епархии. [(304) за 1872 г.]. В. Яковлев в очерке «Из церковной жизни Туркестана» в 1901 г. писал: «Колоколов при церквях почти всюду достаточно, и весом они уже не так малы, как это было здесь во времена преосвященного Софония (первый Туркестанский епископ – Б. М.).

«Значительные по весу колокола в настоящее время встречаются не только при городских храмах, но даже и в сельских. Например, в сел. Беловодском большой церковный колокол весит 106 пуд. 10 фунтов» (1.740 кг.). Для подвешивания этого колокола в 1899 г. было выполнено усиление колокольни стоимостью 48 руб. 77 коп. [РГИА, ф. 1263, оп. 2, д. 5502, л. 389]. Для сравнения, самый большой сельский колокол в Туркестане был в селении Николаевском Самаркандской области – 108 пуд. 38 ф.; в Токмаке – 99 пуд. 11 ф. [(160), №87 от 30.10.1901 г.].

Обозреватель того времени писал: «После разрушительного Верненского землетрясения 1887 г. общественные здания строятся, обыкновенно, из дерева. Да и деревянные здания, особенно такие большие, как церкви, строятся с большими архитектурными предосторожностями «на случай землетрясения», что почти всегда сказывается неблагоприятно на красоте и строгости этих построек». Это наблюдение, относительно красоты, никоим образом не относится к нашей красавице-церкви. Беловодская церковь занесена в перечень архитектурных памятников, подлежащих охране.

Стоит она, вытерпев землетрясения 1910 и 1912 гг. и радуя глаз, уже более ста лет, к счастью, избежав печальной участи атеистического лихолетья. Если в годы атеизма многие церкви были порушены или, в крайнем случае, использовались под смрадные овощехранилища, то в нашей церкви был спортзал. Но на церковнослужителей Семиречью, из-за его отдалённости, не везло. Туркестанская епархия своего учебного заведения не имела и вызывала себе священников из центра. Понятно, что европейские епархии отправляли сюда не лучшие кадры.

В 1906 г. епископ Туркестанский Паисий на письмо священника М. Колобова о созыве епархиального съезда отвечал: «Туркестанское духовенство весьма малочисленно и почти всё, за исключением благочинных (старшие церковных округов – Б. М.) и членов консистории (управление епархией – Б. М.) состоит из недоучек или бывших под судом (имеется в виду внутрицерковный суд – Б. М.). Если бы наше епархиальное духовенство было многочисленно, образовано и благонамеренно, я сам бы испросил у Святого Синода позволения собрать епархиальный съезд». [(160), неоф. часть, №23 от 21.03.1906 г.].

В 1906 г. «Семиреченские ведомости» писали, что церковные старосты по тракту от Ташкента до Верного в последнее трёхлетие подметили явление: постоянные переводы с места на место священников, дьяконов и псаломщиков, называя эти перемещения «поповской мобилизацией». Надо полагать, что эти перемещения были вызваны провинностями церковнослужителей при их недостатке. Не были безгрешными и служители Беловодской церкви. Епископ Неофит в отчёте за 1888 г. писал:

«В селе Беловодском проехал прямо к церкви, где мужичок встретил меня с образом Св. Архистратига Михаила, а священник – с крестом в церкви. Приложившись к святыням, я в алтаре, перед Господом, обратился к совести священника с обличением. Он повинился в своём винопитии и пообещал исправиться». В 1895 г. возбуждалось дело на священника Беловодской церкви Харламова «о расходовании сумм при постройке церкви без соблюдения установленных на этот случай правил». 

Жалованье церковным служителям (600 руб. священнику, 400 руб. дьякону и 250 руб. псаломщику) выплачивала епархия. Кроме того, причт обеспечивался жильём, и ему обществом выделялся земельный участок. В казачьих станицах, например, до 300 десятин. Помимо казённого содержания церковнослужители получали и «добровольные» подаяния за исполнение церковных треб, которые, иногда в богатых приходах, как Беловодский, превосходили казённый оклад.

Сами церкви содержались малой частью на казённые средства (по 71 рублю 50 коп. на каждую церковь в год плюс 24 рубля на содержание сторожа), но главным образом на церковные доходы, которые, наоборот, нельзя назвать незначительными. В 1900 г. церковный доход Беловодской церкви составил 1259 руб. 65 коп. [(307), №87]. Чтобы закончить тему о церкви, перенесёмся немного вперёд. Предписанием епископа Туркестанского от 12 декабря 1910 г. определялось:

«Ввиду увеличения церквей и приходов в Пишпекском уезде, слишком большого расстояния между церквями, неудобств путей сообщения Благочиние Пишпекского уезда разделено на два отдельных благочинных округа. Церкви сёл Новотроицкого, Беловодского, Новониколаевского, Кара-Балты, Чалдовар, Мерке, Степное и прихода 4-го Чуйского участка (к этому же приходу принадлежат 5-ый и 6-ой Чуйские участки и село Ново-Троицкое Аулиеатинского уезда) составят Благочиние 2-го Пишпекского округа. Благочинным 2-го Пишпекского округа назначается священник Леонид Лаврентьев».

Лаврентьев был настоятелем Беловодской церкви. То есть, центром нового  округа определялось село Беловодское. [(227), 1911 г., №1, стр. 1-2]. Указом Святейшего Синода от 31 января 1911 г. были открыты приходы в сёлах Петровском и Фольбаумовском Семиреченской области. [(227), №8, стр. 1]. В мае 1914 г. на 6-ое июля были назначены «торги на отдачу работ по поднятию колокольни храма села Беловодского Пишпекского уезда». [(160), №42 от 27.05.1914 г.].

Интересна формулировка объявления – «по поднятию колокольни». После землетрясений 1910 и 1912 гг. о разрушении церкви не сообщалось. Учитывая ещё и фразу объявления, что «план и смету можно видеть у священника села Беловодского», то дело, скорее всего, идёт об увеличении высоты колокольни. Ведь кроме церковного благовеста, звонницы сельских церквей выполняли и оповещательные функции. Такими были пожарный набат (частые удары) при пожаре, наводнениях, в старые времена при вражеских нападениях и других бедствиях.

Другим оповещательным сигналом был «охранительный для путешествующих метельный звон, который раздавался днём и ночью, пока буря не стихнет». Метельный звон исполнялся редкими ударами. Епископ Туркестанский и Ташкентский отношением от 26.01.1874 г. предписал всем священникам Семиреченской области, впредь до приобретения сельскими училищами собственных колоколов, разрешить призывать учеников на занятия ударам в церковный колокол 10-12 раз. (Публикации по Семиреченской области от 16.02.1874 г. №7).

Народное образование в Туркестанском крае состояло из двух параллельных видов: русские учебные заведения (приходские школы, гимназии, учительская семинария) и традиционные мусульманские школы. Мусульманские школы разделялись на две категории: мактабы и медресе. Мактабы – начальные школы, в которых обучение ограничивалось усвоением грамотности и чтением книг вероучительного и набожного содержания. Медресе – учебные заведения следующего этапа. В них также изучали основы вероучения.

Но теперь это велось более углублённо. Преподавались богословие, толкование Корана, каноническое право и некоторые светские науки: арабская грамматика, логика и др. В 1866 г. Министр народного просвещения граф Толстой в отчёте царю, с целью более тесного сближения иноверцев, главным образом мусульман, с русским народом, внёс предложение о совместном обучении в начальных школах иноверцев и христиан и изучении мусульманами русского языка. В 1870 г. предложение об изучении русского языка в мусульманских школах было утверждено царём.

Из-за сопротивления мулл исполнению этого новшества в 1871 г. был введён надзор инспекторами Министерства народного образования за изучением русского языка в мусульманских школах. В 1888 г. были введены правила по аттестации мулл и преподавателей мусульманских школ на образовательный уровень и знание русского языка. Но все эти нововведения муллами и реакционными представителями мусульманского общества рассматривались, как русификация и вмешательство в жизнь мусульман, и всячески препятствовали их осуществлению.

Министерство народного образования отмечало, что предпринятые с 70-х годов правительством меры к распространению знания русского языка мусульманами были безуспешными. К тому же, программа и методы обучения в мусульманских школах не соответствовали совремённым требованиям. Местной администрации требовались служащие и из местного населения, получившие образование европейского образца, – переводчики, писари. В них нуждались также купеческие конторы и торгово-банковские учреждения. Нельзя сказать, что на это раньше не обращали внимания.

Хотя все училища Семиреченской области были открыты в первую очередь для русского населения, при двух верненских городских училищах были устроены особые пансионаты для казахских и киргизских детей. Сравнение для тех, кто делает упор на колониальную политику России. В английских колониях местные языки в школе, суде и в официальных делопроизводстве и сношениях не допускались. Помимо этих двух верненских пансионов киргизские дети могли поступать и в другие училища, но это было очень редко из-за расходов, связанных с содержанием детей на частных квартирах. [(228), №11, стр. 664].

Обучение в училищах было бесплатным, но ученики должны были иметь свои учебники и учебные пособия, которые стоили дорого. Например, грифельная доска стоила 1 руб. (2-3 пуда пшеницы), а грифель – 6 коп. Поэтому для детей из бедных семей и для всех киргизских детей учебные пособия выдавались бесплатно [(228), №11, стр. 667]. Несоответствие мусульманских школ новым требованиям жизни, а также в связи с трудностями обучения детей кочевников в пансионах, с 1884 г. стали создаваться «приходские училища для детей туземцев», так называемые, русско-туземные школы. В этих школах дети местных народов обучались на русском языке.

Сторонники версии колониализма Российской империи в создании русско-туземных школ видят только способ воспитания нужных кадров для администрации, русификацию местного населения. Туркестанский генерал-губернатор в приказе по учебному ведомству от 08.08.1909 г. отмечал: «Русско-туземные училища, являясь рассадниками русского просвещения и проводниками русской культуры, должны, вместе с тем, служить первым и верным средством к сближению туземцев с русским народом и русским государством». [(160), №70 от 01.09.1909 г.].

Обозреватель того времени, агитируя за создание русско-туземных школ, писал, что после создания широкой сети таких школ «на ниве, вчера ещё пылающей враждой, появятся тысячи работников, которые зажгут очаги мирного сотрудничества. В отдалённых уголках засветится родственная мысль, забьётся родственное сердце, и вместо вражды, недоверия и подозрения вырастет чувство признательности и доверия к русскому народу, открывшему своим меньшим братьям дорогу к правде и красоте жизни». (Газета «Самарканд», №94 от 08.05.1905 г.).

Но, учитывая всеобщее образование в Советском Союзе, что-то мы не доделали, в чём-то совершили ошибки, что не сбылись эти надежды, и Советский Союз, бывшее Российское государство, распался. И всё же русско-туземные школы сыграли большую роль в распространении просвещения среди коренного населения. Благодаря светскому обучению, учащиеся русско-туземных школ кроме знаний по русскому языку (разговорная речь, чтение, письмо, основы грамматики) и арифметике (в пределах четырёх действий) получали элементарные знания по географии, общей истории и естествознанию, необходимые для практической деятельности, знакомились и с произведениями русских писателей-классиков.

При этом учебная программа этих школ сохраняла для мусульманских детей изучение Корана и основных догматов ислама. Но наиболее плодотворной чертой русско-туземных школ было то, что в них обучались дети не только местных национальностей, но и русские дети. Даже незначительное количество таких школ дало заметные результаты. Выпускники местных национальностей русско-туземных школ получали начальное светское образование и, соответственно, возможность его продолжить.

Русские же учащиеся таких школ овладевали местными языками, привыкали к постоянному общению со своими «туземными» сверстниками, знакомились с местными традициями и обычаями. Открывая эти школы, власти, в первую очередь, имели цель подготовки переводчиков и низших чиновников для местного административного аппарата. Однако, несмотря на эту первую задачу, русско-туземные школы по уровню программ обучения и методов преподавания стояли выше мусульманских мектебов и медресе.

К тому же, хотя в этих школах учились, в основном, дети манапов и биев, в них получали образование и дети бедняков, многие из которых впоследствии стали представителями киргизской интеллигенции. В начале XX в. обозреватель отмечал: «Отзывчивость киргиз на призыв к образованию давно известна. С первых же шагов водворения русских в Семиречье и до сего дня киргизы вообще не жалели и не жалеют средств на школьное образование». Особенно это было заметно среди осевших киргизов.

Губернатор Колпаковский, призывая к организации школ для киргизских детей, в своём циркуляре от 18.02.1871 г. ставил в пример Токмакский уезд. Он сообщал, что «четыре волости Токмакского уезда составили приговора о сборе с каждой кибитки ежегодно по 10 копеек на устройство и содержание в Токмаке школы, в которой киргизские дети обучались бы грамоте, русской и киргизской, и знакомились бы с основными началами земледелия, скотоводства, лечения скота и прочих знаний, необходимых для того, чтобы быть хорошим земледельцем, скотоводом и человеком образованным, оставаясь в то же время киргизом».

Как и во всём, у Колпаковского были далеко идущие планы. Другой показательный пример на эту тему. Во время восстания 1916 г. восставшими был разграблен Иссык-Кульский монастырь. Но, как описывал настоятель монастыря И. С. Шимановский, «в разгромленном монастыре школьное здание, предназначенное для обучения киргизских детей, осталось в неприкосновенности. Может быть, потому, что они (киргизы – Б. М.) знали о его назначении, потому что они ценят учение, хотят быть грамотными и просвещёнными.

Один из пржевальских учителей А. Ходысов, побывавший в киргизском плену и каким-то чудом убежавший из неволи, рассказывал мне, что киргизы, узнав, что он учитель, сейчас же потребовали обучать детей по-рускому. Пленник, не знавший ни одного слова по-киргизски, стал обучать киргизских детей, не слышавших русской речи. Школьной аудиторией была юрта, учениками – киргизята, добровольными слушателями – взрослые киргизы, приходившие в восторг от деловитой строгости учителя к детям». [(31), стр.419]. 

Первая русско-туземная школа в Киргизии была открыта в селе Караконуз под Токмаком в 1884 г. В 1899 г. в селе Ново-Троицком (Сукулук) открылась русско-туземная школа, которая обслуживала киргизов Сукулукской, Ново-Сукулукской, Джамансартовской, Багишевской и Карабалтинской волостей. В 1900 г. в ней обучалось 32 мальчика, из них два русских. [(19), стр. 56]. Существовала также русско-дунганская школа в селе Александровка с 22-мя учащимися в 1914 г. [(19), стр. 60]. Число русско-туземных школ постепенно увеличивалось.

Но для многих кочевников, желающих обучать своих детей в этих школах, были трудности с обеспечением учащихся жильём и питанием. Поэтому был поднят вопрос об организации при русско-туземных школах интернатов, в которых дети кочевников могли бы обучаться за счёт волостного общества. Некоторые киргизские волости Пишпекского уезда с одобрением отнеслись к организации интернатов и постановили о ежегодном сборе на устройство и содержание интернатов. [РГИА, ф. 1282, оп. 3, д. 509, л. 3].

В 1905 г. создаются интернаты для киргизских детей при сукулукской, тынаевской и атбашинской школах. В следующем году открылись такие школы-интернаты в Пржевальске и селе Покровка. Это создавало более благоприятные условия для учёбы детей кочевников и способствовало увеличению числа учащихся. В 1911 г., впервые в Семиреченской области, в Токмаке и Пржевальске открываются русско-туземные школы для девочек.  Не надо думать, что русско-туземные школы были чем-то второстепенным придатком в системе народного образования.

Генерал-губернатор после своей инспекционной поездки в мае 1910 г., характеризуя ответы учеников Верненской мужской гимназии, отмечал: «Мне приходилось часто слышать лучшие во всех отношениях ответы по истории и географии в русско-туземных школах и народных училищах». Высказывая замечания по поводу отдельных учебных заведений, он сообщает: «Беловодское приходское училище – в неудовлетворительном состоянии. Сукулукское русско-туземное – в хорошем состоянии».

Примечательно, что профессор Казанского университета Н. И. Ильминский ещё в 1869 г. в предложениях Туркестанскому генерал-губернатору по организации народного образования писал: «Исходным пунктом киргизского образования должна быть самостоятельность киргизского языка. Чистый киргизский язык должен быть органом обучения. Первое дело освободить киргизский язык от татарского влияния и наплыва татаризмов. Радикальное тому средство – русский алфавит для киргизского языка. Арабский алфавит не подходит к киргизской фонетике, скрадывает самые характеристические черты киргизской этимологии».

Знакомясь с материалами о подготовке к Туркестанскому съезду учителей в 1910 г. (с надеждой, что промелькнёт что-нибудь о Беловодском), прочитал интересный факт про сочинения школьников на литературные темы. Автор статьи писал, что «они (сочинения – Б. М.) становятся трафаретными и в большинстве случаев являются плагиатом». И это сказано задолго до появления Интернета. Оправдывается известный афоризм: «Новое – это хорошо забытое старое». Рассказывая о школах, не забудем и про учителей.

Вот что писал корреспондент «Восточного обозрения» о положении учителей: «Интересуясь народным образованием и посещая во время поездок по Семиреченской области народные училища, я видел одну и ту же бедность, доходящую до крайних пределов, одну и ту же картину запустения, приниженность учащего люда, какой-то непонятный страх и трепет перед каждым чиновником, а тем более перед своим учебным начальством. Из разговора с этими представителями умственного света узнаёшь об их полнейшей беззащитности и бесправности.

«Узнаёшь много горькой правды, о которой они не говорят, потому что их никто не услышит. Узнаёшь, как по полгода не выдают им жалованья, как недоверчиво смотрит начальство на все их жалобы и просьбы, как участь этих людей зависит от произвола станичного атамана, волостного старшины, а то ещё хуже – от писаря. И нет протестов, безропотно несут эти люди свой  крест, утешаясь только одним, что будущие поколения вспомнят их добрым словом и скажут спасибо».

Скажем и мы: «Спасибо!» не только первым, но и всем учителям. Из дореволюционных учителей Беловодской школы стоит особо отметить Матвея Никифоровича Прокудина – личность, по-своему, яркая. Вот что писали о нём «Семиреченские ведомости: «Сегодня (23 августа 1907 г. – Б. М.) жители села Беловодского проводили на новое место служения своего «Старого учителя» – Матвея Никифоровича Прокудина. Событие это поистине выходящее из ряда обычных вещей нашей будничной жизни.

«Личность этого, как его называют крестьяне, «Старого учителя» заслуживает внимания, чтобы сказать о нём несколько тёплых слов. Выпускник Ташкентской учительской семинарии. Прослужил в Беловодском 22 года. Такое долгое служение одному месту и одному делу явление очень редкое в наше время. За 24 года службы он имеет чин губернского секретаря (высший предельный чин для приходского учителя – Б. М.) и награждён орденом Станислава. Несмотря на эти заслуги, он довольствовался содержанием 400 руб. в год, и только лишь недавно его содержание было немного увеличено.

«Поддержкой существования старого учителя была его пасека, заведённая им около села Беловодского. В своё время эта «Прокудинская» пасека гремела в области и за её пределами. Она была родоначальницей пасек села Беловодского. Опытные советы старого учителя дали чудные всходы для беловодских пасечников. Ездили на прокудинскую пасеку учиться местные пчеловоды, из соседней Сыр-Дарьинской области и даже издалека. Пасечные труды старого учителя видели и выставки пчеловодства России.

(В 1913 г. М. Н. Прокудин был членом комиссии по пчеловодству Семиреченской сельскохозяйственной выставки. – Б. М.). "Эта пасека давала кусок хлеба учителю, потому что человеку с такой большой семьёй (мать, жена и 9 детей, из которых 2 учатся в гимназии, 2 – в школе и 1 – в городском училище) на 33 руб. в месяц прожить невозможно. Всё бы ничего, но беда одна не живёт: 1904, 1905 и 1906 гг. – неудачные для пасек годы в прах разорили старого учителя. Скопленные гроши от прежних урожайных годов иссякли, и к нему пришла острая нужда.

«Жалованье, хотя и добавленное, всё уходило на детей. Для дома оставались гроши. Неминуемо следовало разорение или лишение детей образования. Дрогнуло сердце старого учителя. На семейном совете с грустью решили покинуть насиженное место и искать новых мест для счастья. Подано прошение о переводе в Верный, ради обучения детей, а учить в гимназии нужно ещё 2 детей. Ввиду опытности старого учителя и ввиду того, что он был на отличном счету у областного и главного инспекторов, ему предложили два места: в городское или приходское училища.

«От городского училища, хотя оно виднее и почётнее, он отказался и выбрал ради казённой квартиры приходское. Нужда-то, верно, сильнее почёта. Горько было расставаться старому учителю с обжитым местом, где уже два поколения были его учениками. Но, увы. Приехал новый заведующий. Школа сдана. Начались сборы. Подводы наняты. Надо ехать. Тут-то и сказались чистые, неподдельные правда и чувства. Беловодчане поняли, кого они теряют, и пришли проститься со старым учителем. Тяжело мне описывать, что было при этом расставании.

«Как эти седовласые и почтенные крестьяне кланялись старому учителю до земли, прося прощения и за себя, и за детей. Как они купили икону Спасителя и с тёплой надписью на ней поднесли её старому учителю. Как они скрепляли своими подписями составленный тут же адрес своему учителю. Как сельский староста и волостной старшина просили его остаться до воскресения, когда бы молодёжь – его ученики -  были бы дома и пришли бы проститься с ним. (Описываемое событие происходило в августе месяце, летняя страда, большинство трудоспособного населения было в поле – Б. М.).

«Такие же чувства были и к его супруге. Прекрасная, сердечно простая и чудная женщина и мать, против которой среди нашей сельской интеллигенции не поднялся ничей злой язык, чтобы хоть чем-нибудь её очернить. Такое редко в деревенской жизни. Все эти неподдельные чувства благодарности и признательности нашего русского мужика несглаживаемым пластом легли на сердце, и их трудно позабыть. Лишь выехали подводы со двора, как на улице образовалась плачущая толпа. Слёзы лились рекой, раздавались и рыдания.  Вышли из своих лавчонок и сарты-торговцы и тоже выразили своё соболезнование.

«Всех соединило одно чувство разлуки с этим почтенным старожилом Беловодского. Подводы двинулись, рыдания увеличились. По пути следования подвод с дворов выходили всё новые люди и, прощаясь, плакали. Через всё село Прокудиным на телегу сесть не пришлось. За селом волостным старшиной и сельским старостой уезжающим была предложена прощальная трапеза. Здесь в последний раз все обменялись чувствами признательности и, рыдая, расстались. Прокудины уехали. Не умрёт память о тебе, глубокоуважаемый, сердечный и почтенный «Старый учитель». [(160), неоф. часть, №72 от 07.09.1907 г.].

В 1894 г. археологическая экспедиция под руководством историка-востоковеда В. В. Бартольда с участием Е. П. Ковалёва обследовала памятники древности по маршруту низовья реки Аксу – Беловодское – Сукулук – Пишпек – Токмак, в том числе впервые было обследовано городище Беловодская крепость. В 1896 г. был построен мост через реку Аксу [РГИА, ф. 1263, оп. 2, д. 5333, л. 440], а в 1897году – через реку Сукулук. [РГИА, ф. 1263, оп. 2, д. 5393, л. 605].

Начиная с 70-х годов XIX в., в Киргизии возникают лечебные пункты и небольшие аптеки, как правило, при воинских гарнизонах. С развитием и увеличением переселенческого движения организовывалась и медицинская помощь для переселенцев. По их путям передвижений и в районах поселений открывались врачебные пункты. В Беловодском фельдшерский пункт был открыт в 1883 г. [РГИА, ф. 391, оп. 8, д. 6, л. 1]. В соответствии с законом от 29 мая 1897 г. на территории Семиреченской области было организовано 19 врачебных участков.

О величине этих участков можно судить по тому, что на весь Пишпекский уезд их было всего три: Токмакский, Пишпекский и Беловодский. [(21), стр. 20]. Беловодский врачебный участок был открыт в 1897 г. и обслуживал крестьянские селения Беловодское, Новотроицкое (Сокулук) и впоследствии возникшие сёла Петровское и Николаевское, дунганское село Александровское, а также девять прилегающих киргизских волостей с общим числом аулов около 90-а. [(141), 1898 г., т. 1, стр. 54 и 116].

Положение 1897 г. об устройстве сельских врачебных пунктов в областях Степного генерал-губернаторства гласило: «1) Уезды Семиреченской области разделяются во врачебном отношении на участки. 2) В каждом участке состоят участковый врач, фельдшер и фельдшерица-акушерка. 3) На участковых врачей возлагается: а) оказание медицинской помощи в пределах вверенных им участков; б) распространение оспопрививания и обучение оному учеников из местных жителей; в) исполнение обязанностей по судебно-медицинской и медико-полицейским частям.

Продолжение в 11-ой части.