Продолжение, начало в 1-ой части. 
«Мне часто приходилось говорить об обычае, противном духу христианства и весьма вредном по своим последствиям: обычае брать с женихов выкуп за девиц, доходящий, иногда, до весьма значительной суммы (порою этот выкуп достигает 500 руб.), что крайне разоряет платящих и не приносит пользы принимающим, ибо, в большинстве случаев, этот выкуп пропивается на самой свадьбе». Для сравнения, пуд пшеницы стоил 20 коп. а пуд мяса – 2 рубля. Туркестанский епископ Неофит (1883-1892 гг.) в 1886 г. также подтверждал это:

«Туркестанская епархия существует 12 лет. В такое время возможно уже навыкнуть кой-чему, тем не менее, новость (новизна) Туркестанской епархии и отдалённость от государственного средоточия продолжают влиять не только на духовенство, а и вообще на православное население. Переняв у здешних иноверцев обычай «калыма» или покупки невест, не одни поселяне, но и казаки, и горожане обыкли (привыкли), заранее продав или же купив несовершеннолетнюю невесту, просить о её бракосочетании под разными предлогами».

В «Очерке 25-илетнего существования Верненского детского приюта» говорилось: «По достижении предельного возраста воспитанники приюта увольнялись к родственникам, если таковые имелись или определялись на места (в соответствии с профессией, полученной в приюте – Б. М.). Значительное число воспитанниц выдано замуж, причём приданное готовилось на средства Попечительства». [(160), неоф. часть, №93 от 19.11.1904 г.]. То есть, даже для безродной девушки выйти замуж не было проблемой.

Однако сложившееся положение было результатом не только освобождения от рекрутской повинности. Оно было заложено с самого начала переселения, о чём говорят данные о составе переселенцев. Если в губерниях европейской части России в конце XIX века на 100 мужчин приходилось 103 женщины, а в губерниях наибольшего исхода переселенцев на 100 мужчин было 105 женщин, то среди переселенцев на 100 мужчин имелось 80 женщин. [РГИА, ф. 1284, оп. 69, д. 493, л. 3].

То есть переселялись семьи крестьян, наиболее обеспеченные мужской рабочей силой. Не обошлось, конечно, и без влияния того обстоятельства, что землю при наделении переселенцев исчисляли на мужскую душу. Поэтому в первую очередь переселялись крестьяне, имевшие в семье больше мужских душ с надеждой на получение большего надела. Вот этот недостаток женщин среди переселенцев и породил обычай «кладки», выкупа невесты. Но, что интересно, природа позаботилась о том, чтобы устранить это несоответствие.

По статистике, среди переселенческих посёлков в первые годы девочек рождалось больше, причём в отдельные годы и в отдельных посёлках этот перевес был довольно значительным. Интересны по этой теме показатели по возрастам бракосочетавшихся в Пишпекском уезде в 1911 г. До возраста, установленного законом, с особого разрешения вступили в брак 38 мужчин и 5 женщин; до 20-и лет м. – 307, ж. – 397; 21 – 25 лет м. – 61, ж. – 30; 26 – 30 лет м. – 19, ж. – 5. Далее показатели идут по убывающей.

Приведённые данные показывают, что большинство браков совершалось в юном возрасте. Наибольшее число браков падало на осенние и зимние месяцы. В Пишпекском уезде в 1911 г. было заключено браков в январе 131, в феврале – 84, в октябре – 89, в ноябре – 115, в декабре из-за Рождественского поста – ни одного. В то время как в июне и в июле всего по 4 брака на весь уезд. [РГИА, ф. 391, оп. 10, д. 1, л. 18]. Главную роль в бракосочетании играли родители, но мнение молодых всё же учитывалось.

Вот как современник описывал зимние «посиделки» молодёжи: «Вечером из ворот многих изб выбегают девушки с гребнем в одной руке и с лукошком или корзинкой – в другой. Они спешат на посиделки, бывающие, почти всегда, у той девушки, у которой изба просторнее. Посиделки для деревенской девушки, что бал, маскарад, собрание для столичной. Тут они веселятся и учатся быть хозяйками, рукодельницами; учатся прясть, вышивать, вязать, всему, что нужно уметь деревенской женщине.

«Здесь они стараются сделать своё дело лучше других, чтобы обратить на себя внимание парней, туда же собравшихся с гармониями и балалайками поиграть, пошутить с девушками, показать свое удальство, выбрать невесту. Тут же какая-нибудь старуха расскажет страшную быль о том, как чёрт заманил к себе красну девушку, да после нашли её утопленную в проруби, от чего у девушек волосы дыбом становятся. Или старик-краснобай расскажет сказку про мертвеца, который 300 ночей сряду не давал покоя своей жене за то, что она немного плакала по нём.

«Девушки пугаются, ахают, боятся оглянуться. Парни над ними подшучивают, стращают ещё больше. Смех, песни, шум и гам продолжаются до петухов, которых девушки так бы вот и перерезали за то, что они запоют в самое весёлое времечко. Да делать нечего, старики побранят; мало того, что побранят – побьют ещё, пожалуй. Ну-ка, девушки, собираться скорей да бегом домой. А парни за ними вслед. Да, ведь, такие бесстыдники! Догонят девушку, да и ну её целовать на улице.

«Ведь парням-то, знамо, любы поцелуи, а каковы они девушке? Уж она отбивается, отбивается. Иногда всю в дрожь бросит, иногда вся так и горит. Бедненькая! Долго ли на морозе простудиться. А придёт домой, родители ещё побранят, что так долго не возвращалась. Как прикрикнет на неё батька: «Ты не с молодцами ль там якшаешься? Смотри, как узнаю – живу не оставлю!» У бедненькой сердечко и замрёт, насилу молвит, что я мол, батюшка, по пути к Дуняше зашла, да у ней и позамешкалась».   

Как уже говорилось, среди переселенцев около половины составляли нуждающиеся, не имевшие  ни имущества, ни средств. Чтобы наладить новое   хозяйство, переселенцы пытались получить ссуду. Первоначально местные власти были против любых пособий и льгот переселенцам. Член областного правления Аристов в своём докладе  свидетельствовал: «Хотя в числе льгот крестьянам, переселяющимся из малоземельных губерний, существует сложение податных недоимок.

«Но эту льготу, как и денежные пособия, переселенцам в Семиреченскую область признавалось полезным не давать по тем соображениям, что для успеха русской колонизации края необходим обеспеченный хозяйственно и нравственно состав колонистов. Между тем, накопление недоимок и неимение средств при переселении, во многих случаях указывает на дурное хозяйствование на прежнем месте жительства и не обещает в таком переселенце хорошего хозяина на месте нового водворения».

То есть, руководствовались правилом: переселенец должен быть крепким. А если у него на родине недоимки, да если ему и здесь обзавестись не на что, то это не обещает «хорошего хозяина на месте нового водворения». Обратите внимание, что учитывались и недоимки на прежнем месте жительства, хотя они к бюджету края никакого отношения не имели. Но переселенцы, по свидетельству сенатора А. А. Половцева, были «в большинстве случаев в состоянии нищеты».

Поэтому уже в августе 1869 г. Колпаковский ходатайствовал перед Туркестанским генерал-губернатором о выделении от 1500 до 2000 рублей на каждый уезд Семиреченской области для выдачи ссуд переселенцам. В Туркестанском крае переселенцам выдавали два вида ссуды – на обзаведение и на семена. На обзаведение ссуда не превышала 100 руб., а на семена – 65 руб. Пособие выдавали только особо нуждающимся и в исключительных случаях (многодетным семьям, смерть кормильца, пожар, падёж скота и тому подобное) и в значительно меньших размерах.

Всего с 1870 по 1895 гг. в Семиреченской области было выдано 10000 рублей безвозвратных пособий  615-и семьям  и 25000 рублей ссуд 897-и семьям. [РГИА, ф. 1396, оп. 1, д. 305, л. 2]. Размер ссуды определялся действительной потребностью. Но обследование нуждающихся в пособиях не проводилось. Поэтому переселенец не знал, на какую сумму он может рассчитывать. Всё зависело от усмотрения чиновника. В Семиречье средний размер выданных ссуд в 1910 году составил 58 руб. [(271), №23 от 09.06.1912 г.].

Выдача ссуд сопровождалась многими ограничениями. Во-первых, право на получение переселенцами льгот «на хозяйственное устройство и домообзаведение действовало» в течение трёх лет со времени поселения. Далее циркуляр губернатора Семиреченской области уездным начальникам от 09.07.1871 г. требовал, чтобы нуждающийся в пособии объяснял, «на что именно и в каком размере нужно пособие; чем кто из нуждающихся занимается; обзавёлся ли домом, скотом, земледельческими орудиями; сеял ли что в настоящем году и т. п.».

Формальности часто приводили к тому, что ссуда в нужный момент не получалась, а когда получалась, не могла в полной мере помочь ослабевшему хозяйству. Выдавалось пособие губернатором области по представлению уездного начальника. Но, как отмечал губернатор области в своём распоряжении от 09.01.1874 г. «О предоставлении списков крестьян, нуждающихся в пособии», некоторые уездные начальники, не желая заниматься этим, сообщали, что в их уездах нуждающихся в пособии нет.

В то же время, именно из этих уездов в Областное правление поступало большинство прошений о выдаче пособий. Но даже если уездный начальник выдавал представление, то, во-первых, улавливаете бюрократическую волокиту в оформлении пособия для неграмотного крестьянина. Во-вторых, представляете, что для оформления получения ссуды переселенцу требовалось съездить на лошадях сначала в Пишпек, а затем в Верный. Кроме того, чтобы получить ссуду, переселенец должен был приписаться к обществу и иметь некоторое домообзаводство, так как ссуда выдавалась под ответственность общины.

У переселенческого управления и уездных канцелярий толпились переселенцы, прибывшие за десятки, а часто при размерах Семиреченской области и за сотни вёрст за «способиями», чтобы получить их во время для той или иной хозяйственной надобности. Но не всегда суждено было осуществить это желание. Пустая формальность, отсутствие или неправильно оформленная справка от малограмотного старосты в один момент ставили крест на потраченное время, трудности и издержки стовёрстной поездки.

На кредиты переселенцам по Семиреченской области выделялось 3000 руб. в год. Но не всегда они использовались полностью. Так, в 1883 г. пособия переселенцам составили всего 1243 руб. 21 коп. [(229), стр. 119]. Более того, часто ссуда выдавалась частями по 20-30 рублей. Из всех ссуд, выданных в 1909 году, только 16% составляли ссуды, выданные целиком. Так, на запрос комиссии, ревизующей Туркестанский край, заведующий Переселенческим делом в Семиреченской области отвечал:

«Фома Мирошников, водворённый на 4-ом Чуйском участке 19 сентября 1907 г., получил ссуду в размере 100 руб. в следующие сроки: 12 марта 1907 года – 10 р., 20 декабря 1907 г. – 40 р., 27 декабря 1907 г. – 30 р., 24 апреля 1908 г. – 20 р. Итого 100 р.». [РГИА, ф. 1396, оп. 1, д. 314, л. 103]. Для каждой получки приходилось ехать за 120 вёрст в Пишпек, тратя каждый раз по 5-7 дней. [Там же, л. 112]. Поэтому нередко переселенец, даже получив ссуду, но только часть, не мог произвести нужную покупку.

Впоследствии, после увеличения желающих переселиться в Семиречье даже эти небольшие пособия были отменены. Главное переселенческое управление 10.06.1908 г. постановило отказаться от ссудной помощи в Семиреченском крае, обосновывая это тем, что Семиреченская «область привлекает переселенцев независимо от правительственной помощи прекрасными природными условиями для ведения сельского хозяйства». [РГИА, ф. 391, оп. 3, д. 809, л. 2]. В отчёте Переселенческого управления за 1908 г. в отношении Семиреченской области говорилось:

«В целях ограждения области, привлекающей переселенцев своими природными богатствами, от притока экономически слабых и ненадёжных элементов, рассчитывающих, главным образом, на казённое пособие, отменить в Семиреченской области выдачу домообзаводственных и путевых ссуд, оставив лишь ссуды и пособия на общеполезные надобности». [(160), неоф. часть, №1 от 02.01.1909 г.]. «Общеполезные надобности» – это строительство школ, церквей, молитвенных домов, оросительных каналов, устройство кузниц и другие общественные надобности.

Но, к слову сказать, была и интересная, моральная льгота переселенцам: «Изъемлются от телесного наказания, как по суду, так и по приговорам обществ». [(160), №3 от 15.01.1883 г.]. Значение этой льготы можно оценить по следующему факту. Принятый в 1832 г. царский манифест «О состояниях» устанавливал почётное гражданство. Все граждане, удостоенные этого звания, освобождались от подушной подати, рекрутской повинности и телесных наказаний. Так что, в этой части льгот переселенцы приравнивались, можно сказать, к почётным гражданам.

При исследовании причин переселения, проводившегося в 1896 г., в большинстве случаев были получены следующие ответы: «от безземелья», «жить ни при чём», «земли мало стало», «кола вырубить негде», «утеснение скотине» (распашка выпасов), «неурожаи и голод». Но были и неординарные ответы: «желание идти за людьми», «работать на себя». И вот эти люди, желающие работать на себя, многолетним упорным трудом, в новых непривычных условиях создали хозяйства, которые впоследствии, как и всё село, назовут кулацкими.

Кулацкими в коммунистической интерпретации, хотя истинное, крестьянское понятие определяло такие хозяйства, как крепкое, состоятельное. Это элита крестьянства; хозяева, которых писатель Глеб Успенский назвал «мужицкой аристократией». Это были люди, которые не мирились со сложившимися обстоятельствами, искали выхода, принимали решение и приступали к его претворению. Журнал «Сельская беседа», отмечая достоинства и недостатки русского крестьянина в 1878 г. писал:

«Со стороны одних слышится обвинение народа (крестьян – Б. М.) в различных недостатках. Обвинения эти в частности справедливы, что в народной массе являются порочные личности, но, к несчастью, такие личности встречаются и в других сословиях. Другие, напротив, указывают на то, что наш крестьянин, в огромном большинстве, любит Царя, Веру и Отечество, гостеприимен, а по мужеству – герой, которому трудно найти что-либо подобное в истории, терпелив, вынослив, неприхотлив, трудолюбив, честен до самопожертвования и в то же время предприимчивый переселенец.

«Действительно, он сумел заселить восток и юго-восток России, Урал, Сибирь, сумел приспособиться к жизни на берегах Восточного океана, у подножия гор Тянь-Шаня в Средней Азии, в горной области Кавказа и на Крайнем холодном Севере». ( Правительственный вестник, 1878 г., №184). Как я уже говорил, первые двадцать лет после освобождения крестьян правительство противодействовало массовому переселению. Как не покажется странным, эти ограничения властей способствовали подбору энергичного и сильного колонизационного контингента.

Исследователи и наблюдатели 70-80-х гг. XIX в. говорили о переселенце-пионере, который надеялся только на Бога и на самого себя, не боялся новых трудных условий, умел бороться и побеждать препятствия и затруднения, смог приспособиться к разнообразию природных, культурных и экономических условий новых мест поселения. Писатель Г. И. Успенский говорил о переселенцах: «Это было уже новое, послереформенное поколение крестьян. Вся толпа, мужчин и женщин, парубков и дивчат, была просто как на подбор: молодые, здоровые, ни капельки не забитые, без малейших признаков какого-либо ярма, которое когда-то лежало на них.

«Единственное, что было в их прошлой, недавней жизни тяжкого и неприятно вспоминаемого, это, кроме малоземелья, давление кулака. Но теперь, избавившись от наёмной работы и от кабалы, они вспоминали о том и другом не иначе, как в смехотворной, анекдотической форме. Глядя на этих здоровых, не голодных, не холодных, хорошо, тепло, красиво одетых в самодельное и самотканое платье людей, слушая их свободную, остроумную речь, я решительно позабыл самоё слово «мужик». Да, это настоящие свободные люди, независимые вполне, так как над ними нет теперь ненавистного ростовщика. Не  «мужики» были предо мною, а только свободные независимые люди».

Это говорилось о переселившихся в Сибирь, но и о наших переселенцах один из священников Семиречья М. Андреев-Березовский писал: «Присматриваясь к переселенцам, вы невольно поражаетесь их осмысленностью и раскованностью. Это не тот российский крестьянин, который одевает летом под поддевку тулуп, по случаю приезда станового, чтобы защитить свою спину от ударов, а чувствующий своё достоинство человек, который и начальству повыше станового не даст себя в обиду. Это также не «вахлак», который не может плавно передать свои думы. Он не полезет за словом в карман и на каждое явление даёт точное и ясное его объяснение.

«Что же случилось такое, что изменило нашего русского крестьянина? Ответом на это служит, прежде всего, сам факт переселения. Вы знаете, какая твёрдая решимость и смелость нужна крестьянину, чтобы бросить вековую свою землю, оставить прах своих предков, свою родню и ехать неизвестно куда. Отсюда можно сделать вывод, что, прежде всего, в нашем здешнем крестьянине развито упорство в достижении поставленной цели и уверенность в себе. Его не испугали тысячи вёрст пути, не боялся он и того, что идёт в неведомую страну, где ему ещё не известно, что он там получит, и как там живут». [(226), 1906 г., №3, стр. 65].

Далее цитируемый автор говорит, что другим фактором «просветления» здешнего переселенца является более широкий его кругозор. «В долгом путешествии, сухопутном и водном, переселенец многое познавал. Знакомясь с громадностью российских просторов, встречаясь с различными людьми, попадая в сложные обстоятельства, приглядываясь к жизни попутных городов и сёл, а также других народов, переселенец получал жизненную школу, которая научила его приспосабливаться к новой обстановке и расширила его кругозор. Приехав сюда, он осел не как забитый мужик, а как опытный крестьянин, способный найти для себя кусок хлеба и своё дело».

Во время посещения Беловодского в 1890 г. епископом Туркестанским Неофитом начальник Пишпекского уезда И. Я. Нарбут так охарактеризовал ему беловодчан: «А крестьяне здесь лучше других, хотя и «кремни». [РГИА, ф.796, оп. 442, д. 1366, л. 42]. Имелось в виду, что крепкие, как кремень, но упорные, строптивые для начальства. Забегая вперёд, скажу, что такой характер переселенцев был одной из причин Беловодского восстания в 1918 г. против советской власти.

Обозреватель XX в. в заметке «Туркестанский край» писал: «Русский человек показал здесь, что те ходячие эпитеты и характеристики, созданные на его счёт и уподобляющие его в глазах наших западных соседей медведем его родных лесов – несправедливы и что при благоприятных условиях и он приблизится к американцу». [(205), №150 за 1909 г.]. Газета «Россия» в №1839 от 12.11.1911 г. писала:

«Русские переселенцы вполне доказали свою самодеятельность, хозяйственную стойкость и полную приспособленность к местным особенностям. Без всякой правительственной поддержки они сумели войти в соглашение с киргизами об уступке им земли. Здесь, на отдалённой окраине, они обеспечили себе завидное благосостояние и так развили культуру зерновых хлебов, что насытили значительную часть нуждающихся в хлебе хлопковых районов края. Своим примером русские земледельцы увлекли кочевников, которые усиленно начали распахивать втуне до того лежавшие земли». Вот такие были мои и наши предки-переселенцы.

Воронежцы прибыли к Аксуйскому пикету первой крупной группой (Бачевские, Куцев); впоследствии, в 70-х гг., приехали Неумывакины, Семененко, Колесниковы. Затем постепенно, одни за другими, группами и в одиночку прибыли переселенцы из Самарской (Соколовы, Шапаревы, Глуховские), Орловской (Орлов), Астраханской (Вислевские, Зайцев, Сологубовы), Харьковской (Терещенко) и отдельные переселенцы из других губерний. Кроме крестьян из Центральных губерний в Семиречье было много переселенцев из Западной Сибири.

Если в первые годы освоения Семиречья сибирские казаки, незнакомые с жарким, сухим климатом, не желали переселяться в Семиречье, то потом, убедившись в преимуществах Семиречья перед Сибирью, ехали охотно. Вслед за ними, так же охотно, ехали и крестьяне. К 1870 г. у областной администрации от желающих переселиться из Сибири скопилось 1009 прошений. [(307), №83]. Но нежелание принимать повторных переселенцев, как ненадёжных, побудило местную администрацию прекратить «переселение из Сибири, кроме как по приёмным приговорам и в случаях переселения особо полезных ремесленников».

Возобновилось переселение крестьян из Сибири только во второй половине 70-х гг., когда поток переселенцев из Центральных  губерний уменьшился. Так что были и такие переселенцы, для которых это место поселения было не первым. Одни уже пытались найти своё счастье на землях Сибири и Казахстана; другие таким способом избегали платежа  податей  и  недоимок,  переселяясь  с  льготы  на  льготу,  поэтому  чиновники презрительно называли их «шатунами». Обозреватель того времени писал:

«Переселенцы из внутренних европейских губерний, большей частью южане, крепкий надёжный элемент. Оседают удачно, устраиваются зажиточно. Выходцы же из сибирских губерний, где они уже были однажды водворены на казённых землях, во всех отношениях неблагонадёжны и нежелательны, ибо устраиваются плохо и лишь засоряют посёлки». Среди повторных переселенцев, имеющих определённую цель (достоверную информацию о лучшем месте, избежание уплаты податей и недоимок), были и просто склонные к перемене мест.

Они снимались с прежнего жительства, веря всевозможным, даже фантастическим рассказам о каких-нибудь преимуществах «новых земель», а тем более о необыкновенных условиях какого-нибудь «зелёного клина» или «китайской щели». Так, токмакские крестьяне посылали ходоков искать землю в какой-то им самим маловедомой «Низации». В начале XX в. среди вновь прибывших переселенцев распространился слух, что к югу от Семиречья, среди высоких гор находится долина «Широкая щель».

Широкая щель – якобы, прекрасное во всех отношениях место, недавно уступленная России китайцами. В этой долине якобы уже поселились донские казаки, самовольно покинувшие свои станицы, и советуют переселяться туда и другим. Среди этих склонных к перемене мест были и лихие, и экзотические представители. В результате массового переселения по столыпинской реформе положение многих переселенцев было тяжёлым. Вот почему в этот период началась миграция крестьянства за границу, в том числе и в Персию.

Если выезд, например, в Канаду или Латинскую Америку не одобрялся правительством, то переселение в Персию поддерживалось, опять же из-за стратегических интересов. После заключения в 1907 г. соглашения с Англией Персия была поделена на сферы влияния между Англией и Россией. С 1912 г., когда был исчерпан земельный запас в Туркестане, началось переселение русских крестьян в Персию. В 1913 г. в администрацию Пишпекского уезда обратились двое крестьян селения Архангельского (на Курдае) с намерением двинуться в Персию.

Администрация, зная, что в данном селении, основанном в 1907 г., уже есть молитвенный дом, школа, несколько лавок, три мельницы и что там крестьяне живут благополучно, запросила по этому поводу волостного старшину. Тот объяснил эту авантюру тем, что «ходоки» просто «шатуны», и кроме себя никого не представляют. Корреспондент, сообщивший об этом случае, восклицал: «Вольному воля! Но как жаль подобных шатунов, по инерции готовых идти куда угодно, лишь бы идти. Идут в Кульджу, идут в Монголию. Теперь вот вспомнили о Персии». [(160), неоф. часть, №193 от 12.09.1913 г.].

Обстоятельные хозяева или предварительно посылали ходоков, или, если они необдуманно переселялись, возвращались обратно. Так распоряжением губернатора от 31.03.1873 г. причислен в Семиреченскую область в льготные крестьяне с водворением в селении Беловодском крестьянин Амурской области Василий Лимарев, мужских  душ  3,  женских – 4  [(189),  21.04.1873 г.,  №14]. Переселялись  и  внутри Семиреченской области. Так, крестьяне Никита Анисимов и Афанасий Боровой с семьями переселились в Беловодское из Токмака [(189), №39 и 42, 1872 г.], а крестьянин Василий Плужников переехал из Беловодского в Сукулук [(189), 30.06.1873 г., №22].

Некоторые переселенцы вообще возвращались обратно на родину. Официально основными причинами обратного возврата переселенцев назывались следующие: трудности обустройства на новом месте, неприспособленность к необычным местным условиям, изменение семейного положения (потеря кормильца). Можно отметить, что существовал миф-мечта о том, как сказочно богаты новые места. А когда действительность оказывалась иной, легковеры, разочаровавшись, возвращались назад. Играли роль недоброжелательность казаков и старожилов, а также недостатки в работе переселенческих органов.

Исследователь Туркестана А. Ф. Миддендорф писал о первых переселенцах: «Первая попытка водворить русских крестьян по Сырдарье не удалась. Где киргизы с энергией и успехом занимались земледелием,  переселенцы не смогли сладить с орошением: оросительные воды то иссякали, то разливались, уничтожая всё на своём пути». Не имея опыта орошаемого земледелия, крестьяне первоначально действительно не справлялись с поливом. «Стали киргизов нанимать поливать, а то узнаем, что киргиз свои поля поливает, бежим смотреть, как он за дело берётся».

Подготовку полей и правила полива крестьяне освоили быстро. «Теперь уж воды не упустим», – гордо говорили они приехавшему ревизующему чиновнику. Газета «Окраины России» в 1909 г. с Туркестанской сельскохозяйственной выставки писала: «Экспонаты русских переселенцев показывают, что, вопреки расхожему мнению в петербургских сферах о непригодности русских для южного земледелия, они замечательно приспосабливаются к местным условиям и занимаются с большим успехом теми же отраслями, которыми занимаются и туземцы.

«Например, русские переселенцы настолько подняли производство хлебов в Туркестане, что обеспечили пропитание всего населения и дают избыток пшеницы на вывоз, причём по качеству их зерно гораздо выше туземного. С неменьшим успехом они занимаются и другими отраслями». В 1877 г. архитектор, первый голова города Верного П. М. Зенков в статье «Из Семиречья» писал: «Благодаря орошению посредством арыков, мы не знаем засухи.

«При нашей богатой почве, ещё не истощённой, и при нашем благодатном климате урожаи хлебов, преимущественно белой пшеницы, у нас всегда более чем удовлетворительные. На новых распаханных низменностях, когда-то покрытых болотами, а теперь высохших, как, например, в долине реки Чу (Токмакский уезд) получают  пшеницы до 300 пудов с десятины (около 50 ц/га –Б. М.). Только у того не родится хлеб, кому не достало времени полива, что бывает редко».

Не умели обращаться с водой не только при поливе посевов. Так было затоплено селение Большой Токмак. Жители провели из реки Чу арыки ко всем садам городка. Зимой случилась оттепель, вода переполнила арыки и затопила селение, разрушив несколько домов. И всё из-за того, что не был устроен сброс воды, и не перекрыты арыки на зиму. [(158), №38 от 24.09.1887 г.]. Летом река Чу смыла неправильно построенную заградительную дамбу.

Село постепенно росло. В рекомендации по организации посёлков говорилось, что при устройстве русских поселений в тех местностях края, где существует необходимость охраны и самозащиты, водворение требует числа дворов, способных к самообороне. Такое количество для посёлков, отдалённых от городов и других крупных населённых пунктов и укреплений, определялось в 100 дворов; для смежно-расположенных посёлков – в 25-30 дворов. Беловодское, находящееся посредине между укреплениями Токмак и Мерке, с момента основания планировалось как крупное село, на 50 дворов.

Потом это количество было увеличено до 100 семейств. В 1868 г. в селе уже проживало 14 семей [(161), №46 от 21.11.1872 г.]. Первоначально переселенцы селились возле пикета, вдоль почтового тракта. Проезжавший здесь путешественник отмечал: «Почтовый тракт пролегает, обыкновенно, по самой середине селений и представляет собой их единственную широкую улицу, обсаженную тополями». Поэтому центральная улица такая извилистая. Была и другая причина.

В распоряжении губернатора области от 13.02.1871 «О наблюдении за правильностью построек в поселениях» говорилось: «Замечено, что крестьяне, прибывая на места, указанные им для водворения, располагают свои усадьбы крайне беспорядочно, не строятся один около другого, а разбрасываются без всякой надобности, иногда на далёкое расстояние. Подобная беспорядочность в заселении, не допускаемая существующими на этот предмет законоположениями, происходит от слабости надзора за поселениями.

"Прошу уездных начальников обратить особое внимание на правильное расположение крестьянских усадеб в поселениях, руководствуясь указаниями, заключающимися в атласе чертежей сельских построек, разосланного в прошлом году во все уездные управления». [(189), №9 от 27.02.1871]. В 1871 г. «число оседлого населения при пикете Аксуйском (Беловодское) 106 мужского и 95 женского пола, число дворов 32». [(165), вып. 3, 1874 г.]. В 1879 г. числилось 60 дворов и число «ревизских душ мужского пола – 176». [РГИА, ф. 573, оп. 3, д. 4787, л. 9].

В 1881 г. в селе проживало 77 семейств в количестве 562 «души», как говорили и писали в те времена. [(183), стр. 187]. На 1-ое января 1884 г. числилось 447 душ мужского пола. [РГИА, ф. 1291, оп. 82, д. 42, л. 14]. В 1896 г. в Беловодском насчитывается 1.771 человек. [(198), стр. 30]. В 1905 г. в Беловодском было крестьян 281 двор, 1145 душ мужского пола и 1.088 женского; разночинцев 100 дворов, 174 семьи, 366 душ мужского пола и 262 женского. [(141), 1905 г., стр. 156]. В 1912 г. Беловодское имело 437 двора, жителей 2199 мужского пола и 2019 женского. [(201), стр. 114].

В Семиречье переселенцы прибыли из разных губерний, но основная масса первых переселенцев была украинцами. Об этом, в частности, говорит и название соседнего села Полтавка. Ещё во времена моего детства на улицах села можно было услышать старинную украинскую песню.

Посияла огирочки
Близько над водою,
Поливала огирочки
Дрибною слизою.

Ростять, ростять огирочки
В чотири рядочки.
Ни бачила миленького
Аж три вечерочки.

На четвертый побачила,
Як череду гнала,
Не сказала: «Добри вечер»,
Бо рядом мати стояла.

Дорогие украинцы, не обижайтесь, пожалуйста, если где-то исказил текст. Записал на слух и по детским воспоминаниям. Путешественник Б. В. Смирнов писал: «После Чимкента начинаются посёлки малороссов переселившихся сюда лет двадцать тому назад. Вдоль дороги белеют хатки с вишнёвыми садами, в которых ещё с прошлого года  торчат сухие стебли подсолнечников. Попадаются родные лица чернобровых дивчин в пёстрых платках; слышится малороссийский говор, на околицах скрипят журавли колодцев. Казалось, я снова попал в родную Украину, но иллюзию разрушала серебряная цепь снежных гор, которые виднелись за соломенными крышами».

Как уже говорилось, большинство переселенцев в Семиречье были из Воронежской губернии. Но и в самой Воронежской губернии в разных уездах были и русские (москали) и украинцы (хохлы), так как многие выходцы оттуда были потомками украинских казаков, переселённых туда в своё время для защиты южных рубежей Российского государства.  Поэтому в поселениях Семиреченской области были и русские, и украинцы. И те, и другие нигде не разделялись на разные поселения, почти во всех жили те и другие вместе.

Хотя и было стремление земляков селиться вместе, но распределение по деревням не всегда от них зависело. При водворении администрация руководствовалась числом прибывших групп, количеством дворов в определённых пунктах и площадью земли, удобной для поселения. В Беловодское русских приехало мало. Они поселились на краю села, образовав там улицу, которую украинцы назвали «Москаливкой» (часть ул. Фрунзе от улицы Кирова и далее на восток).

Первые улицы села получили своеобразные названия. Улицы назывались по именам, прозвищам и роду занятий их обитателей; по географическому положению улицы; по её внешнему виду и т. п. Так, главная улица села (ул. Фрунзе) делилась по наименованиям на несколько частей. Восточная часть (до ул. Кирова), как уже говорилось, называлась Москаливкой. Следующая часть, до ул. Красноармейской, называлась «Уздривкой».

На Уздривке жили, так называемые, «уздривцы», прозванные так за произношение слова «встретил»: вместо «устрив», они говорили «уздрив». Уздривцы приехали из западных волостей Воронежской губернии и имели несколько больше украинского элемента в говоре, чем основная масса воронежских переселенцев. Далее, до улицы Ленина, была «Пойдунка». На Пойдунке жило несколько русских семей из Самарской губернии, отличавшихся волжским оканьем.

Вместо «пайду», они говорили «пойду», за что и прозвали эту часть улицы Пойдункой. Далее на запад, до реки Аксу, улица именовалась «Остраканкой», потому что большинство её жителей были выходцами из Астраханской губернии. И остальную часть, ограниченную двумя протоками реки Аксу, прозвали «Островом». В 1895 г. через реку Аксу был построен мост стоимостью в 5720 рублей [РГИА, ф. 1396, оп. 1, д. 57, л. 61], но его за несколько лет до революции снесло половодьем.

Название улицы «Кушныривка» (ул. Кирова) получила своё название от прозвища её обитателей – Белимовых, которые занимались выделкой кож, для дубления которых применялся, так называемый, «кушнырский квас», за что Белимовых прозвали Кушнырями, а их улицу – Кушныривкой. На «Божьей» улице (ул. Крупской) первыми жителями были Козыревы, люди набожные, с великопостными лицами (да простят меня верующие за пересказ таких воспоминаний старожилов села).

Это обстоятельство обусловило название улицы – Божья. Улицы «Слюсаривка» (ул. Октябрьская) и «Соколивска» (ул. 50 лет Киргизии) назывались по фамилиям жителей, их населяющих, – Слюсаревы и Соколовы. Улицу Максима Горького называли «Клэшней», потому что она была очень болотистой, и люди жили там «як у жабы на клэшне». «Базарная» или «Пьяная» (ул. Ленина) – название улицы говорит само за себя: на ней был расположен базар.

Название улицы «Помынальной» (ул. Калинина) очень оригинального происхождения. На этой улице жил сельский десятник Иван Терещенко. Десятник – помощник сельского старосты. В его обязанности входило собирать налоги, созывать людей на сельский сход, решать мелкие дела и ссоры между жителями села. Терещенко, работая десятником, всегда знал, у кого в селе поминки по усопшему.

А надо отметить, что он считал своим непременным долгом присутствовать на каждом поминальном обеде. Так как на поминки приглашения не требовалось, то, прихватив жену-толстуху, он степенно отправлялся на поминки. С лёгкой руки весёлого соседа Дмитрия Бачевского улицу прозвали Помынальной. Улица «Зэлэный клин» (ул. Колхозная) была названа так потому, что она была зелёным оазисом, окружённым со всех сторон каменистыми наносами разливавшейся здесь реки Аксу.

Одну из улиц села (ул. Комсомольская), расположенную отдельно от села и протянувшуюся двумя рядами хат, назвали «Пролётом» или «Сусамыром» за её оторванность и отдалённость от общего массива жилых домов. Проулок, соединяющий улицы Ленина и 50 лет Киргизии (на нём находится инфекционная больница) назывался Шубным переулком. Там жил и работал скорняк, мастер по пошиву меховых изделий.

Название «Матнивка» произошло от слова «матня» (место соединения штанин у брюк). Матнивки было две: одна являлась местом, где сходятся улицы Калинина и Шевченко, другая соединяла улицы 50 лет Киргизии и Красноармейскую. Село не только росло, но и постепенно обустраивалось. Ежегодно, весной и осенью издавались постановления губернатора о посадках деревьев. Например, циркуляр губернатора области №3795 от 08.10.1870 г. уездным начальникам гласил:

«О посадке деревьев перед домами. Имею честь покорнейше просить водворённых в уездах крестьян непременно посадить предстоящею осенью в занимаемых ими поселениях деревья перед домами и в огородах, не допуская в данном случае со стороны их никаких уклонений». [(189), от 10.10.1870 г., №12]. Интересен  и сам по себе стиль циркуляра, обращение главы области, генерал-майора к простым крестьянам: «Имею честь покорнейше просить». Для казённых и общественных посадок саженцы до ста штук отпускались бесплатно.

Постановлением уездного начальника каждый владелец усадьбы в гор. Пишпеке на улице, по всей длине своего участка был обязан вырастить древесные насаждения. Вот ещё когда и как создавались тенистые Пишпек, Алма-Ата и остальные поселения. Беловодчане дружно откликнулись на призыв губернатора. П. М. Зенков, проводивший работы в Токмакском уезде в 1874 г., писал: «Садоводство, можно сказать, не прививается между русским населением. Из  всех  деревень в одном Беловодске некоторые состоятельные крестьяне посадили фруктовые деревья и кустарники, хотя весьма и бестолково.

«Но о них я упоминаю потому, что они это сделали без понуждения, в то время, когда мы видим в кварталах города Верного полное отсутствие у мещан и таких посадок, хотя они и были понуждаемы к этому». [(161), №37 от 17.09.1874 г.]. Об изобилии садов в Беловодском, о пристрастии беловодчан к садоводству писал в 1878 г. и А. Э. Регель, участник ботанической экспедиции в Семиречье: «Ночевали мы в Аксуйском выселке, производящем приятное впечатление своими зеленами, плодовыми садами и красивою церковью». [(161), №12 от 21.03.1878 г.]. Соколов П. И., проводивший исследования трассы Туркестано-Сибирской железной дороги в 1908 г., так охарактеризовал наше село:

«Большое село Беловодское, где живут настоящие хлебопашцы и садоводы». [РГИА, ф. 391, оп. 3, д. 899, л. 51]. Интересный факт садоводства в Беловодском. Садовод А. М. Фетисов, командированный в 1874 г. губернатором в уезды области для распространения садоводства, сообщал: «В Семиреченской области я нашёл два, совершенно новые сорта винограда. Один сорт растёт в выселке Беловодском, другой – в Верном». [(161), №33 за 1874 г.].  Наверное, это был какой-то местный, среднеазиатский сорт винограда, выращиваемый узбеками, проживавшими в Беловодском.   

В Семиречье первая церковь была открыта в 1850 г. в казачьей станице Копальской (впоследствии гор. Копал). Первые церкви в Туркестане были военными при гарнизонах и госпиталях. Они строились и содержались на средства военного ведомства. В силу этого первые приходские церкви возникали в казачьих станицах и крестьянских поселениях (не в укреплениях, где были воинские церкви), а уже затем строились в городах. Первые приходские церкви на территории Киргизии были построены в Токмаке в 1868 г. [(307), №82] и в 1874 г. в Беловодском. [(307), №84].

Первоначально церкви Семиреченской области (кроме военного прихода в укреплении Токмак, он находился в ведении Оренбургского начальства) были подведомственны Томскому епископу, а Сырдарьинской области – Оренбургскому. По ходатайству генерал-губернатора К. П. Кауфмана от 1869 г., в мае 1871 г. Высочайшим повелением была учреждена самостоятельная Туркестанская кафедра «с временным штатом Туркестанского епархиального управления впредь до окончательного устройства и выяснения его нужд». (Указ Священного Синода от 17 июня 1871 г.).

Учитывая, что большинство русского населения Туркестана проживало в Семиреченской области, местоположение архиерейской кафедры было определено в гор. Верном. Приходы Чуйской долины первоначально относились к Заилийскому благочинию, впоследствии – к Пишпекскому. Несмотря на ходатайство Кауфмана об учреждении епархии, некоторые исследователи утверждают, что он, будучи противником миссионерства в крае, якобы, не желал видеть в Ташкенте ни архиереев, ни жандармов (охранное отделение в Ташкенте было учреждено только в конце 1907 г.).

Но Кауфман, кроме ходатайства, выделил из краевого бюджета 15000 рублей на первоначальное обустройство управления епархии. После разрушительного Верненского землетрясения 1887 г. «Консистория (церковное управление) вошла к Его Преосвященству с просьбой ходатайствовать перед Св. Синодом о переводе Туркестанской кафедры в Ташкент или Самарканд». [РГИА, ф. 799, оп. 16, д. 526, л. 7]. Обращались ли с такой просьбой в Синод – мне не известно. С расширением Туркестанского края, как с присоединением новых территорий, так и с переводом Закаспийской области (Туркмения) из Грузинской епархии в Туркестанскую, расширилась и епархия.

Управление церквями из Верного, находящегося почти на окраине, в северо-восточной части епархии и удалённого от центра управления краем, стало неудобным. В 1897 г. снова возникло предложение о переносе архиерейской кафедры из Верного в Ташкент. Но, так как этот перенос был связан с большими расходами (постройка нового кафедрального собора, архиерейского дома, здания управления епархией), перенос был отложен.

Сыграло роль и заключение генерал-губернатора Степного края (в это время Семиреченская область  входила в Степной край), что перенесение кафедры нежелательно, так как в Семиречье число православного населения, число церквей, духовенства и церковно-приходских школ больше, чем во всём остальном Туркестане. К тому же в Семиречье находился единственный в епархии мужской Иссык-кульский монастырь (женский Серафимо-Иверский монастырь в г. Верном был открыт позже). Перенос кафедры был отложен и осуществлён только в 1917 г. В дореволюционной России на 100 дворов была положена церковь.

В Туркестане с этим было хуже. И хотя в распоряжениях об основании станиц и поселений обязательным был пункт: «Назначить в поселение священника», он, из-за нехватки священников, часто не выполнялся. Поэтому среди переселенцев бытовала поговорка «жить в Туркестане хорошо, да умирать плохо». Имелось в виду, что из-за немногочисленности и значительной отдалённости церквей часто дети были некрещёными, и умирать человеку приходилось без отпевания. Поэтому в таких обстоятельствах о строительстве храмов заботились не только гражданские и духовные власти, но и сами переселенцы.

В то время вера, православие были естественной потребностью и значили важную роль в жизни человека. Оторванные от родины, попавшие в новые места, переселенцы отличались непринуждаемой потребностью веры, особой нуждой в устройстве церковной жизни. Потому что единением, связующем в одно целое жителей вновь образованного посёлка, собранных из разных в этнографическом отношении мест, незнакомых друг другу, являлось чувство веры. Отсюда происходило то трогательное, любовное отношение переселенческих обществ к устройству своей церкви и прихода.

Переселенцы ходатайствовали о возведении храмов, по мере своих возможностей жертвовали на их строительство, принимали участие в постройке. Епископ Туркестанский Софония (1871-1877) писал: «Разночинцы и простолюдины из переселенцев особенно усердны к святым храмам и так дорожат ими, что всякое селение, отстоящее на большом расстоянии от своего приходского храма, хочет и всемерно домогается иметь свою церковь. Если же нельзя иметь церковь, то хотя бы часовню, как предначатие церкви». [(304) за 1872 г.].

В отчёте Томского епископа за 1871 г. сообщалось, что всего в Семиреченской области 16 церквей. Из них 4 каменных, 10 – деревянных и 2 – полотняных. [РГИА, ф. 796, оп. 153, д. 28, л. 608].  Иногда первые церкви оборудовали в солдатских палатках и даже в юртах. Из разночинцев, в отношении к вере, епископ Туркестанский Антоний (Дмитрий) (1906-1912) перед горожанами отдавал предпочтение казакам, но особо выделял крестьян: «Выше казаков в духовной жизни стоят поселяне-крестьяне. Крестьяне усерднее посещают храм. В них больше уважения к церковным постановлениям.

«Так, без особой нужды крестьянин не позволит себе работать в праздничный день. Большая часть из них строго соблюдает посты, служат молебны в домах. Во вновь построенный дом не вселяются, пока он не будет освящён священником. Взрослые, в особенности начиная с 40-алетнего возраста, во время болезни прибегают к таинству елеосвящения. Во время засухи приглашают священника для молебна на полях. При погребении умершего собирается много народа помолиться за преставленного и проводить гроб до могилы».

Газета «Туркестанские ведомости» (№3 за 1870 г.), описывая встречу генерал-губернатора с вновь прибывшими переселенцами в Аксуйском пикете, отмечала: «Переселенцы успели уже поставить себе несколько шалашей из хвороста, обмазанного снаружи глиной, строят загороди для скота. Назначено место и для будущей сельской церкви, по крайней мере, часовни». Обратите внимание, что переселенцы только прибыли, сами ещё живут в шалашах, но место для своей будущей церкви уже определили.

«Причём, заботились переселенцы о храмах не по приходе сюда, а ещё на родине думали о том, что на новом месте придётся созидать храм. Так, крестьяне села Тюп на Иссык-Куле закупили колокола для своей будущей церкви ещё в Саратове, когда направлялись на новое место жительства». [(161), №38 от 24.09.1874 г.]. Одной из причин обратного возврата переселенцев на прежние места жительства была невозможность удовлетворить свои религиозные потребности. Исследователь переселенческого движения А. Л. Трегубов писал:

«Знаю пример, когда на участке остались только потому, что был выстроен молитвенный дом и назначен священник. «Было время, – говорили крестьяне этого посёлка, – когда мы уже, было, решили идти на родину. А теперь, слава Богу, чего больше нужно. Имеем храм, школу и в Россию не тянет. Живём по-христиански». Но и не стоит идеализировать людей того времени и преувеличивать их тягу к церковной жизни. Тот же епископ Туркестанский Антоний в 1910 г. писал: «Храм Божий ныне посещают, главным образом, одни женщины, а мужчины, в большинстве, даже говеть перестали. Церковная свечная доходность, особенно в городских приходах, сильно понизилась».

Если сетования в отчётах Туркестанской епархии о некрепкой вере паствы понятно естественны, то интересен в этом отношении циркуляр губернатора Семиреченской области от 30.11.1877 г. В нём говорилось: «Мною замечено, что крестьянские и казачьи общественные сходы собираются в праздничные дни не после Божественно литургии, а во время оной или до неё. Вследствие чего церкви остаются пустыми, а большая часть прихожан в то время, когда совершается Божественная служба, занимаются перебранками.

«В конце же сходок отправляются в кабак и там запивают мировые и другие сделки. Находя такой обычай безнравственным, предлагаю уездным начальникам распорядиться, чтобы все общественные сходы собирались после обедни». [(189), №48 от 03.12.1877 г.]. И такое отношение было не только среди низших слоёв населения, но и в верхах. Приказом от 08.05.1888 года №75 губернатор Семиреченской области отмечал:

«Неоднократно мною замечено, что многие из чинов управления вверенной мне области, служащих в учреждениях г. Верного, не присутствуют в торжественные дни в церкви при богослужении. … Ввиду сего, предлагаю всем чинам гражданских учреждений области, непосредственно мне подчинённых, на будущее время подобных уклонений от посещения богослужений в торжественные дни не делать. На что я буду обращать особое внимание». [(160), №20 от 11.05.1888 г.].

В 1871 г. во время инспекционной поездки по Семиреченской области Туркестанского генерал-губернатора жители Беловодского просили его построить в селе церковь или, хотя бы, прислать священника. Постановлением Семиреченского областного правления от 13.06.1872 г. на 16 ноября 1872 г. были назначены торги «на постройку церквей при укреплении Токмакском и поселении Беловодском стоимостью каждая 4000 руб. и сверх того на постройку в последнем дома для церковного причта стоимостью в 2000 руб.». [(189), №32 от 05.08.1872 г.].

В переписке с Комитетом для распределения пособий пострадавшим от Верненского землетрясения 1887 г. о восстановлении церквей, разрушенных землетрясением, Колпаковский отмечал: «Имейте в виду, что Беловодская и Сазановская церкви построены на казённые средства». [(160), №17 от 23.04.1888 г.]. Учитывая дату торгов – ноябрь месяц, возможна дата начала строительства церкви в Беловодском – 1872 г. Но, учитывая зимний период, скорее всего, строительство началось в 1873 г. Приход (церковный причт) в Беловодском был открыт в 1874 г. [(141), 1905 г., стр. 51]. Можно предположить, что богослужения могли совершаться и в молельном доме.

Но А. П. Хорошхин в своих заметках о поездке по Семиреченской области в «Туркестанских ведомостях» №4 от 21.01.1875 г. писал: «В Беловодске до 80 дворов, школа и церковь». Значит, судя по публикации статьи – 21 января 1875 г. – в 1874 г. церковь в селе уже была. Все эти рассуждения и умозаключения можно было бы убрать, когда я в 2010 году познакомился с «Обзором Семиреченской области за 1882 г.», где определённо сказано, что «в селе Беловодском в 1874 г. построена каменная церковь, с отпуском из казны на постройку церкви и дома для причта 6000 рублей». [РГИА, ф. 1263, оп. 1, д. 4377, л. 554].

Впоследствии ознакомился с отчётом епископа Туркестанского Неофита (1883-1892 гг.) о поездке из Верного в Ташкент, где он сообщает: «Из Верного я выехал 14-го ноября 1884 г. Мне очень желалось в праздник Введения во Храм Божей Матери служить в церкви села Беловодского, где я ещё не священнодействовал, хотя через селение проезжал в ноябре 1883 г., когда из Европы ехал в епархиальный город. Прибыл я в село Беловодское 20-го ноября. Это селение малороссийское, большое и зажиточное. Его маленькая церковь во имя Св. Архистратига Михаила, построенная в 1874 г. за счёт казны из жжёного кирпича и крытая тёсом.

«Она тесна для самих беловодцев, а, между тем, она считается приходскою для пяти посёлков, кроме города Пишпека». [(304) за 1885 г.]. Но пусть эти умозаключения останутся примером поиска одного из фактов в истории села. Есть воспоминания офицера, служившего в Семиречье до Беловодского землетрясения: «Селение Беловодское (92 двора), где даже выстроена небольшая церковь, в которую за 30, 40 и более вёрст приходят молиться Богу крестьяне поселений, в которых ещё не имеется храма Божьего». [(282), стр. 49].

В Беловодскую церковь исполнять свои религиозные потребности приезжали не только из селений, в которых не было церквей, но и из тех, где они были. 1878 г. начальник Токмакского уезда Лисовский А. Н. свою дочь крестил в Беловодской церкви, хотя военная церковь в Токмаке была. Я объясняю это нестандартностью и красотой Беловодской церкви. Руководитель ботанической экспедиции по Чуйской долине Регель писал: «Ночевали мы в Аксуйском выселке, производящем приятное впечатление красивою церковью».

Первыми священниками, известными мне по метрическим книгам Беловодской церкви, были  Георгий Иванович Богоявленский в 1875 г., Попов Александр Андреевич в 1878 г. и Доброумов Иаков Львович в 1880-81 гг. П. Н. Краснов писал: «Церкви и школы в сёлах везде одинаковые: кирпичные, одной и той же архитектуры. Строительное управление ставило их по одному плану, по одному рисунку, одного и того же размера». Но упомянутые офицер, ботаник Регель и епископ Неофит выделяют беловодскую церковь от других церквей красотой и скромными размерами.

Значит, она была построена по специальному проекту. В клировой ведомости Беловодской церкви за 1888 г. сказано, что временная церковь построена на фундаменте бывшей церкви, разрушенной землетрясением, и указываются её размеры: длина 19 аршин (13,5 м.), ширина 8 аршин (5,7 м.). Других описаний, кроме того, что она была каменной, я не встретил. Применение кирпича для строительства церкви может вызывать сомнение по причине как его производства в 70-х годах XIX в. (дефицит топлива для обжига), так и привоза (отдалённость).

Тем более  что священник В. Яковлев в статье «Из церковной жизни Туркестана» писал: «Под «каменными» церквями в Семиречье разумеются не только построенные из жжёного кирпича, но и из сырцового. К числу «каменных» отнесена, например, и церковь в селении Ивановском Семиреченской области, построенная из глиняных «колобков» [(160), 30.10.1901 г., №87]. Но кирпич в области, даже в то время, уже был. Губернатор Семиреченской области в отчёте за 1882 г. говорит, что «все селения Токмакского уезда построились исключительно из глины и камня». (кирпича – Б. М.).

Семиреченское Областное правление в 1873 г. для взыскания долга с мещанина Бессонова выставило на торги принадлежащую ему «кирпичеобжигательную печь». [(189), №2 от 13.01.1873 г.]. Военно-окружной совет 14.06.1874 г. выставил на торги «кирпичеделательный навес и кирпичеобжигательную печь (напольную)». [(189), №29 от 20.06.1874 г.]. Но производство кирпича было развито слабо и было примитивным. Когда случалась надобность в кирпиче на большую постройку, то печи строились специально.

О строительстве здания в Иссык-кульском монастыре сообщалось, что «кирпичи делались тут же на монастырском участке». «По окончании построек оканчивалось и кирпичное производство». [(211), т. 3, стр. 205]. Корреспондент «Восточного обозрения», описывая разрушенную землетрясением беловодскую церковь, определённо говорит об оставшейся стене из «жжёного кирпича». [(158), №37 от 12.09.1885 г.]. В строительстве применялось два вида обожжённого кирпича: обыкновенный и, так называемый, китайский изготавливаемый по особой технологии и отличавшийся «необыкновенной прочностью, при ударе звенит, как чугун».

Но и стоил такой кирпич вдвое дороже – 16 руб. за тысячу против обыкновенного 8 руб. за тысячу. Сырцовые кирпичи, «саман» продавались от 1 руб. 30 коп. до 2-х руб. за тысячу. Образцы таких «китайских» кирпичей были отравлены Колпаковским даже в музей Императорской Академии наук. (Акмолинские ведомости, 1876, №7). Где была расположена первая церковь? Некоторые авторы сообщают, что на этом же месте, где и совремённая церковь. Но в 1872 г. это была окраина села, причём заболоченная. Даже во времена моего детства у церкви был родник, из которого вытекал ручей.

А храмы всегда были главным, градообразующим элементом поселения. Этнограф Т. В. Станюкович, описывая старожильческие поселения Средней Азии, сообщает, что центром таких селений являлись площадь с церковью посредине. Поэтому я предполагаю, что первая церковь села Беловодского была расположена около базарной площади, в районе нынешнего парка. Клировая ведомость Беловодской церкви за 1888 г. четко указывает, что временная церковь была построена на фундаменте старой церкви, разрушенной землетрясением.

Уверен, что новую, ныне существующую церковь строили, не разрушая временную. Поэтому она и оказалась не на главной площади села, а на Соколивской улице и даже чуть в стороне от главной улицы, которая к этому времени, в 1892 г., была уже застроена. Места на главной улице хватило только для дома священника, в котором впоследствии был военкомат. Первым обследовавшим последствия Беловодского землетрясения 1885 г. был областной инженер Б. Д. Родзевич.

Желая получить описание землетрясения и разрушений в Беловодском, я долго не мог найти его докладную. В сентябре 2015 года мне прислали из Москвы копию его докладной. И вот, что пишет в ней Родзевич: «В Беловодске были заметны такие же трещины (земли), как и в Карабалтах (Родзевич начал обследование последствий землетрясения с Карабалтов – Б. М.), в особенности на церковной площади, по которой трещины прошли широкой полосой, послужив причиной разрушения церкви, домов приюта и волостного правления». [ЦГА РКаз, ф. И-44, оп. 1, д. 34685, л. 161-172].
Продолжение в 7-ой части.