Продолжение, начало в 1-ой части.

Эти-то побои озло­били меня окончательно, может быть, до конца моей жизни. Всё-таки я был хладнокровен. Никуда не торопился, всё делал не торопясь, зная, что больше, или меньше я сделаю – заслуга одна. Если удавалось, то и отлынивал от работы, или просто избегал её. За это меня часто сильно ругали и дали кличку «Валах», что значит: неторопливый, неповоротливый, ленивый, гладкий и т. д. Но, сколько мне позволяла моя физическая сила, я работал. Были такие случаи, что я после работы не мог даже двигаться. Однажды до того переутомился, что во время сна мне мышь палец погрызла.

Лето проходит. Осень. Уборка хлебов закончена. Меня отправляют на другую зимовку, в Широкое, где всю осень я жил со скотом один. Скота было до 80 голов плюс 10 лошадей. Скот и лошадей не пас, в отличие от лета только наблюдал за ними и только к вечеру шёл искать весь гурт. Для того, чтобы не могли расхитить скот, мне была вручена молитва, которую я должен прочесть, когда оставлял скот на току. Молитва называлась «Живые помощи». Я её должен был не просто прочесть, а, читая её, обойти три раза вокруг скота.

Мое незавидное положение в семье отчима отмечали и батраки, жившие по найму у Захарченко. «Особенно по этому вопросу отличался Степан Дешевый, он жил по найму со всей семьёй. Он не один раз меня отмечал моё положение, говорил, что моё хуже его положения, значит, оно было хуже, чем у батрака. Весна 14-го года. Этот год ничем особенным вначале не отличался. Утвердилось, что лучше меня использовать на повседневных работах, чем посылать к скоту в горы. Работал везде, где только нужно. Теперь мне было легче, ведь я был уже чуть ли не взрослый. На этот год был нанят отчимом некий Василий, который ко мне относился хорошо, даже лучше, чем к родным сынам Ильи Захарченко. Он называл не меня, а, наоборот, их лодырями.

Это было и верно, т. к. всю тяжёлую работу они сваливали на меня и на него, т. е. на наёмных работников». Отчим иногда, чтобы не гуляли лошади и рабсила, использовал их по линии извоза, или для других целей. Так и сейчас, хотя дело было летом, но до уборки хлеба он решил послать две парных брички на Балхаш за рыбой. В таких случаях отчим сынам меньше доверял, чем честному работнику (батраку). Из таких работников был и Василий, которого он и посылал. Но ведь бричек две, нужно ещё кого-то из ребят. Мотивы были какие – не знаю, но факт тот, что отчим послал меня. Думаю, что это попросил Василий.

Налаживаем с Василием брички, делаем на них будки. Набираем пудов 70 муки, овса. На первый день Троицы с благословления отчима и матери выезжаем. На пути до озера и паром на реке Чу, и продажа муки в Новотроицке, а после этого не встречалось ни одной халупы сотни две вёрст степью. Наконец то, приехали. Кажется, на 7-й день. Такое обилие воды меня удивило. Ведь я ничего такого, кроме имеющихся около Беловодского прудов, не видел. А здесь ведь и конца не видно. Приехали домой на 15-й день. Отчим поездкой остался доволен. Немного бурчал, что целых три дня лишних ездили. Но когда ему разъяснили, что пришлось ждать два дня, пока привезут рыбу и один день ушёл на продажу муки, то он успокоился.

1914 год, отголоски войны. Наступает осень. Война, как говорили, идёт по-настоящему. Но это и так чувствовалось. Мобилизация идёт за мобилизацией, разных годов. Были мобилизованы: Степан Захарченко (попал служить в Кушку), Антон Акименко (в Самарканд) и Влас (в Керки). Михаил 1-й был мобилизован в первые дни и отправлен на фронт. Чуть ли не каждую неделю проходят Туркестанские полки с Семиреченской области к Ташкенту. Шли они тысячи вёрст походом, т. к. железной дороги не было. Вполне понятно, что они перенесли в пути: шли в жару и в холод, по пыльной и по грязной дороге, под дождём и под снегом. Походы были не простые, а форсированные, т. е. ускоренные, что было ещё труднее. Было заметно, что армия не полностью укомплектована конским составом. Мобилизация лошадей была не по развёрстке, а мобилизовались все пригодные для службы лошади.

       Конечно, за лошадей выдавались деньги, но плата была мизерная. Зима. Война даёт о себе знать. Таким же путём идут партии солдат. Уже не регулярные полки, как первое время, а в большинстве вновь мобилизованные – более молодые и постарше. О войне пишу и пишут. Что наши войска действуют доблестно. Не помню, какая газета сильно восхваляла части Туркестана. Конечно, это было для поднятия духа. Начали в селе появляться раненые на войне. Стали поступать сообщения, что тот в таком то бою убит, тот пропал без вести. Потом, уже к весне, таких сведений было очень много. Также и число инвалидов в селе стало увеличиваться и увеличиваться. К весне стало доходить до набора ополченцев. Из братьев к ним относились Михаил 2 Захарченко, Павел Акименко, Никанор Легкодимов.
       Дело к весне 15-го года. Надвигается вечернее время. Я работаю под навесом. Как сейчас, великолепно в памяти картинка запечатлелась. Готовлю дрова для самовара. Подходит ко мне Михаил 2 и говорит: «Рубишь? – Да – отвечаю, – рублю. – Вот что – говорит он, – с завтрашнего дня, чтобы я вас не видел, уходите к … матери с нашего двора». Отвечаю: Хорошо, если отец найдёт нужным, мы уйдём». С тем он, качаясь, ушёл от меня т. к. был под «мухой», как говорят. Я насторожен. Чувствую, что скоро что-то произойдёт.
       Везде видно, что что-то не всё в порядке. Атмосфера заряжена, и в каждую минуту можно ожидать грома от её разрядки. Что говорил мне Михаил, я долго колебался, говорить или нет об этом матери. Хотелось сказать и предупредить её, чтобы в случае чего она была готова, и в то же время не хотелось её беспокоить и действовать на её здоровье. В конце концов, решил её предупредить. Иду в комнату в момент, когда нет там отчима. Говорю: «Так и так, Михаил нас просит, не знаю, касается ли это и Вас, мама». Отвечает: «Больше никому не говори, посмотрим, что будет дальше, отец по этому поводу ничего не говорил».
       Проходит некоторое время, т. е. 10 – 15 дней. Как то получилось, что мы с отчимом в комнате оказались вдвоём. «Вот что, – говорит он, – Даниил. Я вас кормил, поил, вырастил и выучил, а теперь мать с Киркой останется у меня, а вы с Шуркой свободны на все четыре стороны, и в моём доме места больше вам нет. Срок вам до завтрашнего дня. «Спасибо, – говорю, – мы сегодня вечером или завтра утром улетучимся». Он вышел. Думаю, как же теперь быть: или забирать Шурку и убежать так, чтобы и мать не знала, или сказать ей. В том же, что отчим согласовал этот вопрос со всем семейством – мне стало ясно. Сомневался насчёт матери – а вдруг и она вместе с ними.
       Нет, думаю. Мать не пойдёт на это. Как не говори – мы же её родные дети, а она наша родная мать. Не пойдёт она на то, чтобы нас выбросили на улицу. Как-то она на это реагировать должна. Решил сказать ей предложенное мне отчимом. Нашёл более удобный момент и говорю ей, что мы с Шуркой по предложению отчима сегодня вечером вас покинем. «Что, – говорит, – мелешь? В чём дело?» Сказал, что отчим мне и Шурке велел оставить его дом, а вы с Киркой остаётесь здесь. «Нет, не может этого быть, – отвечает она. – Если уходить, так все уйдём. Не оставлю я вас одних, хотя бы это стоило мне жизни. Погоди, ничего не предпринимай пока, поговорю с отцом. Узнаю, как и что, а потом».
       Через два часа вызывает меня и говорит: «Сегодня от отца выезжаем. Довольно, нажились». Послала Шурку за лошадьми к нашим братьям, т. к. отчим не дал подводы, боясь, что мы уедем и не возвратим. Приезжает подвода, складываем на неё своё барахло, которое заключалось главным образом в одежде (в этом отношении отчим не делал различия – шил и одевал нас, как и остальных своих сыновей). Ну, конечно, кроме этого барахлишка он нам ничего не дал. Перед выездом мы, трое братьев и мать, сфотографировались. Это являлось моей первой фотографией, она мной и Киркой в данное время хранится больше всего.
       Первые самостоятельные шаги, 1915-16 годы. Возвращение в родной дом. Уезжаем. О том, куда нам ехать от Захарченко, было ясно – в старый наш дом. Гнездо, в котором мы родились, в котором мы подросли. Дом, из которого уходили к Захарченко. Первые годы по нашему уходу к Захарченко в нём жили братья, потом жили постояльцы – что-то рублей несколько платили. Вместе с домом сдавалась и усадьба, где было огородничество и фруктовые деревья. Как постройка, так и сад были невероятно запущены. Временами мы с матерью приходили от Захарченко и по возможности приводили сад в порядок, но это было как капля в море, очень и очень недостаточно. Утро, встаём. Сразу же вопрос – а что же мы будем кушать? Ведь у нас не было не только из чего, но и в чём изготовить, начиная от чугунка и кончая ложками.
       Но разве пропадёшь там, где есть люди и люди порядочные, ценящее человечество. Только разнеслась молва, что мы приехали, со всех сторон начали нести нам всё, что только можно, главным образом съестное. Не осталось таких соседей, которые бы нас не проведали и которые бы не внесли свою лепту в наше существование. В общем, как будто кто-то обошёл людей и сказал, что несите туда, там нечего кушать. Но, ведь, это всё временное. Нужно создать базу существования. Мать решила пойти к Захарченко и поговорить с ним насчёт кой-чего. Встретившийся на дороге Михаил 2 сказал, что отец ничего не даст кроме 10-и пудов пшеницы, которые должен нашему брату Павлу. Взяли пшеницу у Павла и потихоньку зажили. Взял бричку у братьев, свёз несколько телег хворосту на базар, и мы заимели свои деньги в сумме не более 5 рублей.
       Начало трудовой деятельности. Что и как начать, а равно и обеспечить дальнейшее существование, я никак не мог сообразить, больше меня этот вопрос обдумывала мать. Можно было наняться в работники (батрачить), но это не удовлетворяло, ни меня, ни мать. Во-первых, я подвергнусь чрезмерной эксплуатации, а во-вторых, это не даст средств полного семейного обеспечения. Пробовал: жил у Петра Пономарёва с неделю, подённо нанимался. Но разве такой кулак будет щадить труд подростка. Встаёт в 4 - 5 часов и меня будит, ложится в 9 – 10 часов, и ты ложись, а остальное время всё работай.
       В то время в Беловодске и его округе было много строительных работ: прокладывалась железная дорога на Пишпек, начали использовать бетон в создании оросительных систем. Случай свёл меня с подрядчиком-строителем, к нему меня привёл сосед Феодосий. У подрядчика выгодней было работать, он мне назначил 70 коп в день, а от конторы (государственная строительная организация) я работал за 60 коп. Подрядчик по национальности татарин, низкого роста, шатен, голова лежит направо. Звать его Абдулла, но имел он русское имя Сергей, а за глаза крестили «кривошеий». У него главным образом были подряды на арыки (искусственная канава для орошения), проводил бетонные трубы. Готовые трубы (как обыкновенно делают) почему-то не практиковались.
       А рыли котлован соответствующего размера, бетонировали с галькой и песком подошву, потом делали деревянную трубу и её бетонировали. Как цемент закреплялся, доски и всю деревянную трубу вытаскивали по частям – и труба готова. До меня они нарыли некоторое количество котлованов и только приступили к бетонированию. Примерно так шла работа: один человек (Феодосий) возил гальку на тачке к месту гарцовки (сухая двухкомпонентная смесь вяжущего ингредиента и наполнителя) и у него был помощник. Четыре человека гарцевали (делали смесь), и 6 или 8 человек носили раствор на носилках на которые двое накладывали. Один трамбовал в самом котловане – в данное время это делал сам хозяин.
       Через несколько дней он говорит: «Данило, иди сюда». Залезаю. Он меня начинает учить трамбовать. Поработал некоторое время с ним. Потом работал один, но он почти не отходил. А через два-три дня изредка только наблюдал. После Пасхи работы возобновились. Чувствую себя постоянным работником, но работа подённая. Платит мне Абдула уже 80 копеек. Через некоторое время он осведомляется о моей грамотности. Узнав, что я окончил три класса сельской школы, говорит: «Ты будешь вести учёт, кто и сколько работает и т. д.». Точнее, он сделал меня табельщиком. Хотя это большой трудности не представляло.
       Рабочих у него было не более 25-и человек, и я с этим делом легко справлялся. Ну, конечно, он прибавил мне зарплату, т. е. получаю 1 рубль в день. Работа идёт разная. Временами рабочих нужно много, иногда же 3 - 5 человек. Главным же образом, всё зависело от подготовки, т. е. когда шла подготовка, то работали только Феодосий, я и ещё несколько человек. А на отсев гальки и бетонирование нужно в несколько раз больше. Но Абдула делал так, что я никогда не оставался без работы. Даже были случаи, что он меня одного посылал на работу или поливать бетонированные трубы, или доски из них извлекать и т. д.
       Должен сказать, что Абдулла питал ко мне громадную симпатию, ценил и уважал меня. Думаю, что это потому, что я к работе относился добросовестно. Работал, не щадя своих сил, ставя в основу обеспечение мать-старуху и младших братьев. Он своего отношения не скрывал. Часто говорил мне: «Уважаю тебя, Данило, за твою добросовестность и за то, что ты имеешь братьев, которые побывали в тюрьме (имеются в виду Павел и Влас, но почему он ценил заключение в тюрьму – мне не понятно). При всяких обстоятельствах он приглашал меня к себе на квартиру, где бывал и Феодосий. Пили чай, угощались, а иногда тянули и кишмишевый мусалат (бражка из винограда), который готовил Сергей сам.
       При выдаче зарплаты всегда присутствовал я, говорил, кто и сколько дней проработал, и сколько заработал. Иногда им производились расходы на артель. Высчитывал со всех равномерно, но ту часть, которая ложилась на меня, он всегда брал на себя. Мелкие трубы к середине лета закончены. Берёт Сергей подряд по бетонированию моста через реку Аксу. Для помещения рабочих было сделано ряд бараков. Где, кроме нас, работала и контора. От конторы работали главным образом военнопленные австрийцы. Развёрнутые работы были от моего дома 3 - 4 километра, в силу того, чтобы не ходить ежедневно домой и не переутомлять себя я тоже поселился в одном из бараков. Домой ходил только по воскресеньям.
       Работа была здесь сложней, были повышены темпы работы. Быки бетонировались так: раньше кольцо шириной в метр, после чего австрийцы выбирали внутри его землю, а уже окрепшее кольцо опускалось всё ниже и ниже до 5 метров. Первое время я продолжал быть трамбовщиком, но ежедневно получал 1 руб. 20 копеек. По каким-то причинам Феодосий работать не стал, и Сергей предложил мне стать на тачку, что значило возить на полок, где происходила гарцовка, гальку и песок. Кроме того, приходилось накидывать их на тачку. Иногда для этой цели давался помощник. Здесь же была увеличена и оплата до 1,5 руб. Этот вид работ мне выполнять было тяжеловато, так как гружёная тачка весила до 12-и пудов. Но, так или иначе, я с этой работой справлялся. Работал я один, потом мне брат Шура говорит: «Возьми и меня».
       Договорился с Сергеем, он, конечно, дал своё согласие. Привёл Шуру и начал он таскать носилки (пацану 12 лет). Смотрю – пока терпит, иногда жалуется, что устал. Тогда я давал возможность ему отдохнуть. Но, так или иначе, он переносил нагрузку сносно. Потребовался мальчик для наливания воды в желобок, который был проведен к нашей гарцовочной полке. Воды требовалось не так уж много. Мне Сергей говорит: «Ты приведи Кирилла, он с этой работой справится». Я сказал об этом матери и Кирке. Мать согласилась, а он обрадовался, что будет иметь возможность быть и работать вместе с нами. Ему было всего 10 лет. Два-три дня он терпел, потом начал плакать: «Хочу к маме». Дождавшись вечера, отправил его с Шуркой домой. А Шура продолжал работать по мере своих сил и желаний. Мать и я на обязательной его работе не настаивали. За работу, он получал 80 коп, а Кирилл – 60 коп.».
       Временами Сергей отлучался на день-два и оставлял на работах за себя меня. Однажды, оставляя за себя, он раскрыл мне секрет, который мучил не только меня, но и всех работающих в артели Сергея. Дело в том, что раньше мы на ночь не заготовляли гальки и песка, как теперь Сергей приказывал нам делать это. Не меньший интерес для нас представляло то обстоятельство, что утром всего этого не оказывалось. В то время мы бетонировали внутри быков-колец, которые были спущены на положенную глубину. Кроме того, мы замечали, что уровень готового бетонирования намного увеличивался по сравнению с предыдущим вечером. Я предполагал, что работают по ночам, но недоумевал, зачем же эту работу скрывать.
       Оставляя меня за себя, Абдулла предупредил, что ночью буду работать совместно с австрийцами, а что и как делать – они знают. Но мне не ясно, спрашиваю: «Почему ночью? На что он сказал: «Чтобы скорей закончить мост, делается маленькая махинация, т. е. насыпается в кольцо быка гарцовка на 1 – 1,5 метра, а сверху тонким слоем бетонируется. Я думал, что это проказы Абдуллы. Но впоследствии оказалось, что в этом замешан и техник Феоктистов, который ведал постройкой моста от конторы. Однажды Абдулла, поспорив с ним, мне говорит: «Стоит только сообщить об этом в контору казны, то его за это отдадут под суд». Но дело обошлось. (Не обошлось, на следующее же половодье, в 1917 г. мост был смыт. – Б. М.)
       В это время в селе из мужчин только старики и совсем молодые. Продолжавшаяся целый год война уже поглотила многих и продолжала поглощать мужскую часть населения города и деревни. К концу лета все работы по Беловодскому участку была закончены. На вырученные деньги Абдулла открыл на зиму пивнушку, ну а я начал искать себе работу. Нанялся к другому подрядчику, но только не по бетону, а по настилу полотна. Работал на грабарке, с работой справлялся – приспособился и быстро набрасывать землю, и гонять свою лошадь Дунгана. Проработал до выпадения снега.
       Мать во мне почувствовала большую опору. Весь заработок я целиком отдавал ей, оставляя себе гроши на разные надобности. Она меня уже не стала ругать за некоторые вольности. Даже за то, что я курил. Мать приносимые мной деньги хранила и после уборки хлебов с помощью Павла закупила около 300 пудов пшеницы и другие необходимые продукты. Конец зимы и начало весны 16-го года я был кучером у инженера участка. Должность мне не понравилась и я взял расчёт. Наступает весна. Ищу работу. До открытия работ месяца полтора работал с одним татарином по перевозке жжёного кирпича на место постройки станции Беловодск.
       С открытием работ по рекомендации Сергея мы с одним лицом на Дунганском участке начали насыпать полотно вручную с расчётом за один кубометр. Но ввиду удалённости от дома и затруднений в еде эту работу мы вскорости прекратили. Возобновил к середине лета работу и Абдулла. Наш хозяин нашёл новый подряд. Работа такая же, т. е. цементирование, но на Карабалтинском участке. Основное ядро рабочих было из Беловодска и Петровки. Располагались в бараке: и женщины, и мужчины вместе, в том числе и наш хозяин.
                             ВОССТАНИЕ КИРГИЗОВ 1916 ГОДА.
       Начали идти слухи, что против русских восстали киргизы. Эти слухи всё упорнее и настойчивее проникали в среду наших рабочих, да и нам самим стало это явление бросаться в глаза. Мы ведь работали за селом, в сторону посевных полей села и видели, как все крестьяне, как только можно, бежали с полей. Мы с Гордеем этой панике не поддаёмся, уговариваем наших рабочих, чтобы они работали по-прежнему, но и сами не уверены в благополучном исходе дела. (Речь идёт о работе на строительстве железнодорожного моста в Карабалтах. Отец к этому времени уже дослужился до табельщика – какое-никакое, а уже начальство, а Гордей, вероятно, был распорядителем работ.) Так или иначе, а на второй день рабочих у нас не осталось. Все разбежались кто куда. Остались мы с Гордеем вдвоём. Ну, о работе никак и думать не приходилось.
       Решаем тоже уходить, если уж придётся умирать, так вместе с родными. Убрали что можно, попрятали всё имущество и пошли в село Карабалты. Это дело уже было к вечеру. В селе Карабалты и других сёлах полная паника. Но мы продолжаем идти. Уже совсем стемнело, осталось до Петровки вёрст пять, но это расстояние не заселено. Мы с Гордеем, боясь попасть в руки киргизов, с таким страхом проходили этот участок, что и описать трудно. Идём мы, смотрим и вперёд, и по сторонам, и назад и при малейшем шорохе или подозрении на какое-то живое существо моментально сходили с дороги и ложились в траву. Так эти 5 вёрст мы шли не менее трёх часов, и пришли в Петровку только в полночь.
       Как только зашли в Петровку, решили дальше не идти, а заночевать и утром следовать дальше. Заходим в одну, вторую, третью, пятую, десятую хаты, нигде ни души. Мы в недоумении, где же люди? Некоторые хаты на запорах, а некоторые открыты. Всё хозяйство на месте, а людей нет. Без хозяев остаться ночевать в чужой хате мы не осмелились, решили пройти вглубь села, может там кого-либо найдем, Идём, смотрим – в один двор въезжает телега, на телеге два мужика и две женщины. Мы поспешили за ними. Говорим им, что возвращаемся в Беловодское, прошли столько домов, но нигде никого не нашли и не знаем, где переночевать. Они говорят: «Оставайтесь, заночуем вместе».
       Утром мы с Гордеем пошли в направлении Беловодского. По пути начали нам встречаться целыми толпами жители села Петровки. Когда мы стали у них спрашивать, где они были, нам ответили, что всё село из-за боязни киргиз собиралось ночевать у церкви, а сейчас идём по домам. После этого нам стало ясно, почему мы не обнаружили в хатах жителей. Гордей свернул к себе домой, а я пошёл в своё село. Итак, это был последний день моей работы на железной дороге. Придя в своё село Беловодское, я встретил совсем другую картину, чем в Петровке.
       В Беловодске всем селом не собирались ночевать у церкви, но по всему селу были организованы патрульные посты, в обязанности которых входило при нападении киргиз сейчас же бить в набат тревогу, и все по этому сигналу собираются у волостного управления. Все улицы, откуда ожидалось нападение киргиз, были забаррикадированы. Конечно, баррикады были так себе. Закапывались столбы и к ним прикреплялись бороны, или устанавливались возы, или просто делалась жердевая ограда. Конечно, такие баррикады особым препятствием оказаться не могли.
       В Беловодске киргизское восстание началось со следующего. Когда пошли слухи, что во всех уездах восстали киргизы, то все беловодчане оставили поля, заимки, другие места и возвратились в село. Дольше всех задержался Босов, у которого была одна из лучших заимок. Почему он задержался, вопрос остался невыясненным: то ли ему жалко было оставлять своё добро, то ли он не верил в возможность восстания киргиз. Так или иначе, а к вечеру одного из дней ещё не развернувшегося восстания к нему приходит один из приближённых ему киргиз и говорит: уезжай, или этой ночью ни тебя, ни жены твоей, ни сына твоего Михаила не будет.
       Получив такое предупреждение, Босов запрягает телегу и с наступлением сумерек с женой и сыном покидает заимку. Решил выбраться из гор, а горами нужно было ехать не менее 6 - 7 км. Он избрал путь ущельем, в котором нет аилов, надеясь на то, что на этой глухой дороге, да ещё ночью он никого не встретит и выберется благополучно. Уже при выезде из ущелья его подводу встречают до трёх десятков киргиз и начинают с ним расправляться, некоторые из них начинают стягивать с телеги его сына. Жена Босова, видя, что и ей этого же не миновать, соскакивает с телеги и в сторону.
       Киргизы увлеклись Босовым и его сыном, а этим временем Босова, отбежав на некоторое расстояние от места происшествия, спряталась. Убив отца и сына, они её не нашли, и, забрав телегу, уехали в аил. Босова, переживая чрезмерное горе от убийства мужа и сына, и страх, что подобное и с ней может случиться тоже, шла всю ночь до села, а расстояние было не менее 20 км. Пришла в село на рассвете и всю историю рассказала односельчанам. Ответом на это действие киргизов явился призыв местной власти об организации должного ответа.
       Сельское общество решило, что все способные носить оружие должны вооружиться и участвовать в борьбе с киргизами. Надо сказать, что в это время в селе из мужчин были одни старики, инвалиды и подростки, а основная часть мужчин была мобилизована в солдаты и угнана на фронт. Невзирая на это, начали создаваться вооружённые группы, которые вооружались, кто, чем мог. Тут были дробовики, откованные пики, вилы, косы и прочее. Эти отряды направлялись на юг, в горы, в аилы киргиз для расправы. В одном из отрядов участвовал и мой брат Михаил.
       Надо сказать, что была некоторая часть людей, которые были против вооруженного столкновения. Но основная масса, в особенности зажиточная часть, шла на решительную борьбу с киргизами. Киргизы в своих аилах против вооруженных отрядов русских сопротивления не оказывали, и особых схваток не было. Убитых киргизов при посещении русскими аилов были единицы. Русские же в каждом аиле арестовывали всех трудоспособных киргиз и гнали их всех в Беловодское и без какого-либо разбору на гауптвахту, которая находилась во дворе волостного управления.
       Так беловодчане сгоняли киргиз в течение двух дней и сосредотачивали их в том же помещении. Всего арестованных киргиз было около шестисот человек. Помещение гауптвахты было очень малое, в которое могло поместиться стоя или сидя вплотную друг к другу не более 40 – 50 человек, остальные арестованные сидели здесь же у порога гауптвахты на земле. Охрана арестованных была не организована. В охране мог быть каждый, кто только хотел. Здесь можно было встретить стариков, молодежь и даже женщин. Вооружена охрана была тоже, кто, во что горазд. Но не было ни одного нарезного ствола.
       Охрана стояла вокруг сидевших киргиз в 5-и метрах от них и в одном метре друг от друга. Не знаю, что удерживало киргиз, почему они сразу все 600 человек не бросились на охрану? Они все без излишних жертв могли бы освободиться из-под ареста, а особенно легко это им можно было сделать в ночное время и, пользуясь покровом темноты, уйти в горы и скрыться там на долгое время. По-видимому, у них не было организованности и решительности, это привело к тому, что из 600 в живых осталось только несколько человек. Это избиение арестованных киргиз произошло следующим образом и по такой причине.
       Арестантское помещение было расположено в глубине двора волостного управления. С правой стороны арестантского помещения был высокий забор, а левая – была открыта и примыкала к саду. Как сидели арестованные, с правой стороны началось какое-то незаметное перешёптывание и еле уловимое сидячее перемещение их влево. И так это в течение часа. Было около 3 часов дня, когда, вдруг, самый левый конец киргиз около 20 – 30 человек схватываются и убегают в сады. Сейчас же следом за ними, вернее к ним, бросилась охрана, перерезала путь отхода остальным, а тех, которые вырвались, начали преследовать и избивать до смерти. Так, почти, все были переловлены и убиты.
       Как потом выяснилось, спаслось при этой попытке к побегу 4 – 5 человек. Если бы они бросились все сразу на охрану, то они её уничтожили бы без малейшего труда и почти без потерь и освободились бы. А так они вызвали только лишнее озлобление у русских с трагическим для киргиз концом. Когда были уничтожены те киргизы, которые пытались убежать, возвращающиеся в чрезмерной ярости начали кричать: «Бейте их, иначе все разбегутся». Стоявшая охрана и начала избивать. К охране примыкали всё прибывающие беловодчане. Били крайних, а остальные все старались, не вставая, а в сидячем положении, отодвинуться дальше и дальше. Это избиение было беспощадным. Здесь не было и помина о том, прав ли, виноват ли человек. А избивали всех подряд и все.
       Из Ташкента на усмирение киргиз была послана рота солдат. В этот день она остановилась на обед в Беловодском. Избиение началось в то время, когда солдаты обедали. Расстояние от обедающих солдат до места избиения было не более 200 м. Когда уже была убита часть киргиз, и избиение продолжалось, старшина обратился к офицеру – командиру роты за помощью. Офицер послал отделение солдат. Смотрим, марширует отделение в полном вооружении. Ну, думаем, сейчас будет дело. Солдаты откроют из винтовок огонь по беззащитным киргизам.
     Отделение солдат заходит во двор. По команде останавливается, берёт винтовки к ноге. По команде стали вольно. Солдаты с ужасом и недоумением смотрят на происходящий убой. Командир отделения посмотрел на избиваемых киргиз и на беспощадно избивающих их русских и вдруг командует: «Смирно, на плечо, правое плечо вперёд, шагом марш». И солдаты не стали в это грязное дело ввязываться, ушли. На ходу командир отделения сказал: «Здесь и без нас обойдутся». Офицер, командир роты, по-видимому, одобрил решение командира отделения не ввязываться в это дело, но и не принял мер к тому, чтобы прекратить это незаконное избиение киргиз.
       Избиение продолжалось. Часть избита насмерть, многие попытались скрыться в арестантском помещении. Помещение было из двух небольших комнат, ну в двух комнатах было не более 30 квадратных метров, в нём были маленькие окна с решётками. В эти комнаты пытались попасть многие. Их, киргиз, туда набилось до 250 человек. Они лезли туда как только можно, лезли друг на друга всё больше и больше, всё выше и выше. Горе было тем, которые были под низом. Их там придушили, и они задохнулись, так погибло не менее 40 человек.
       Настал момент, когда во дворе арестованных киргиз не осталось. Всех поубивали. Остались только те, которые остались в арестантском помещении. Интересно отметить, что это избиение было похоже на какую-то молотьбу цепами. Не было излишнего крика ни с той, ни с другой стороны. Русские избивали киргиз хладнокровно, методично, без особой суеты и крика. Были слышны только отдельные выкрики «Бей его» или «Погоди, я этого». Слышны были разные голоса, звуки от ударов по живому телу киргизов. Со стороны умирающих киргиз тоже не было особого крика, а были только отдельные выкрики, призывающие бога и прощания с родными и знакомыми.
       После избиения киргиз, находящихся во дворе около арестантского помещения, очередь пришла к тем, кто был внутри его. В это время по всему двору были одни трупы киргиз. Они лежали и поодиночке, и по несколько человек, окровавленные, с искажёнными лицами, лежали во всевозможных позах и положениях. Смотреть на это зрелище было просто-таки страшно. Это не страшило только тех, кто продолжал истреблять незаконно, в большинстве невинные человеческие души. Получилась заминка. Все киргизы, которые были снаружи и которых можно было свободно избивать, все побиты.
       А как же быть с теми, которые находятся в помещении? В помещение не зайдёшь, оно переполнено. Там киргиз в несколько рядов, внизу уже задохнувшиеся, а сверху ещё живые, но тоже задыхающиеся из-за тесноты и отсутствия воздуха. Русские начали требовать и угрожать смертью, чтобы киргизы из помещения выходили во двор. Но какая может быть смерть, когда они и так знали, что выйди из помещения, переступи только порог, тебя сейчас же убьют. Получилось какое-то колебание, то ли заминка в расправе русских над киргизами. Но это длилось не более 20-30 минут.
        В это время заходит во двор Степан Улиско, впоследствии он стал моим свояком. Добивайте, говорит он, этих негодяев. Подошёл к окну и несколько раз выстрелил в него из револьвера. Киргизы по одному начали выскакивать из здания. Выскакивать говорю потому, что каждый из них, появившись на пороге, сразу бежал. Прежде, чем идти на смерть идти, каждый из киргиз снимал с себя халат, закрывал им голову и лицо, провозглашал «Бисмилла», т. е. в их понятии было – господи благослови. С такими словами, с закрытыми глазами каждый из них бежал, не видя куда. Но каждый из них знал, что он бежал навстречу смерти и на смерть.
       Русские бежавшего киргиза с закрытой головой били где попало, пока тот не падал, а когда падал, то его добивали. Необходимо отметить, что убийство производилось не огнестрельным оружием, от которого смерть последовала бы сразу, т. е. моментально. Избиение происходило самодельными пиками, набалдашниками, в общем, всем, чем можно убивать, и смерть следовала не сразу, избиваемый мучился. И вообще это избиение носило какой-то варварский характер. День подходил к вечеру. Из помещения уже перестали выскакивать киргизы с закрытыми головами, но в помещении они ещё были.
       Тогда русские начали входить в помещение и бить киргизов в нём. Оказалось же, что живых было всего несколько человек, а остальные умерли, задохнувшись. Начали из помещения вытаскивать (какой там вытаскивать, выволакивать) киргиз, хватали за конечности и тянули по земле, как брёвна. Тех киргиз, которые имели хотя маленькие признаки жизни, добивали. Последним добивали одного из баев, которого я хорошо знал, был он очень богат, влиятелен, имел четыре жены, очень сильный. Мне кажется, что он один бы разогнал всех там находящихся русских. Его долго били, а он всё дышал, был жив.
       Ещё раз меня удивляет, почему они, когда начали их убивать, не бросились на русских все сразу? Почему из помещения не выскочили все, кто мог, на русских? При первом варианте, если бы и были среди них убитые, так не более 20-30 человек, а остальные бы спаслись, при втором случае тоже спаслось бы не менее половины. Ведь кто участвовал в избиении? Старики, подростки и инвалиды и в целом их было 100-120 человек. А киргиз было 600 человек, все здоровы, в средних летах и они могли бы сразу броситься на русских избивающих, отобрать их примитивное оружие и свободно уйти. Чем была вызвана такая нерешительность киргиз – для меня это осталось тайной.
       После конца экзекуции волостное начальство спохватилось, что действовало незаконно и решило спрятать концы. Сейчас же были посланы во все концы десятские за подводами и за рабочими с лопатами. Спешно началась вывозка тел убитых. На телеги грузили, как попало и столько, сколько в силе увезти лошади. Так трупы возили всю ночь. Вывозили трупы и тоже бросали, как попало в глубокий ров бывшей крепости. Ров был от места происшествия километра четыре, а от улицы Кушнеривской с полкилометра. Трупы забрасывали тонким слоем земли, вследствие чего ими потом питались хищные животные.
     Впоследствии приезжал, якобы для расследования происшествия в Беловодске, наместник Туркестана Фольбаум. (Фольбаум был губернатором Семиреченской области, о приезде его в Беловодское сведений нет. Скорее всего, автор путает с проездом Куропаткина из Ташкента в Верный в октябре месяце. – Б. М.) Вызывали в Пишпек руководство волости, на этом дело и кончилось. Так бесследно погибло 600 человек и, по-моему, не менее, как 90% ни в чём не виновных.
       Бесследно считаю потому, что даже не переписали их фамилии, откуда они. Когда их похоронили, так об этом знали только их родные и близкие. Восстановить их имена и впоследствии никто не пытался, не интересовался. Руководители волости и само население Беловодска старались забыть этот позорящий их факт. (Выделено мной в сомнительности цифры, приводимой почти во всех источниках – 517 арестованных киргизов, размещённых в помещении, вмещающего всего 50 человек, и находящихся в течение двух суток в неогороженном с южной стороны дворе, под охраной примитивно вооружённых стариков и инвалидов и впоследствии убитых, чем попало, без наличия раненых. – Б. М.)
       Когда и по чьей инициативе началось восстание киргиз, какова была их цель? Я и сейчас не знаю. В то время были разговоры, что они выступали под знаменем «Да здравствует Золотая Орда». Говорили, что киргизы восстали против того, что царь издал приказ о мобилизации киргизского населения и отправил их на фронт на рытьё окопов. Так же говорили, что восстание киргиз вызвано жестокой эксплуатацией их и гнётом со стороны русских, т. е. добивались национального освобождения.
                                  ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА О СЕБЕ.
       Революционный 1917-й. Подходит весна семнадцатого. В начале никто в селе и не думал, что он будет иметь так много событий, что он явится порогом к новой жизни. Чувствовалась невыносимая тяжесть последствий войны. Население с большой жаждой ожидало её конца, но такового не было видно. Воскресенье в конце февраля. После богослужения в церкви поп зачитывает сообщение об отречении от престола дома Романовых. Плач, крик на всю церковь. Как же будем жить без белого царя-батюшки, без нашего спасителя. Ведь мы теперь погибли, некому спасать, некому за нас страдать. В общем, некоторые мужчины, и большинство женщин были в неимоверной панике от такого сообщения, плакали день и ночь. Часть же смотрела по-иному, главным образом прибывшие с войны солдаты, т. е. в основном инвалиды. Они доказывали не разбирающимся противоположное.
       Через 2 - 3 дня созывается митинг. Митинг в сборе. Прибыли все, кто в селе мог ходить или ползать. Здесь же и всё начальство села, волости, земуправы, пристав и т. д. Толкутся. С чего начинать? Кому? Кто старший – неизвестно. Бочка, которая должна заменить подставку для выступающих, стоит и пустует. Вдруг выскакивает на неё мой будущий свояк Степан Улиско. Своим поступком он дал понять крестьянам, что действительно пришла долгожданная свобода. Вынул шашку и просалютовал ею, чем привлёк внимание всего митинга. Хотя недостаточно ярко и не полно, но дал понять, что нужно делать: «Царизм свергнут, во главе новое правительство, у нас пристава и старосты со старшиной быть не должно, а посему нужно выбрать какую-то власть».
       Многие мужички думали, что на место пристава нужно выбрать из крестьян, даже кандидатуры намечались. После Степана выступил ветврач волости, который говорил, что царь предатель, что у него было русской крови всего 1/16, а остальная немецкая. Речи их крестьянам казались прекрасными: «Они тоже за народ». Видно, что свобода пришла и свобода настоящая. Кем то было предложено избрать комитет – не помню комитет чего и его состав. Факт тот, что выбранными оказались пристав, ветврач и остальные – кулачьё. Таким путём была введена новая власть. Через некоторое время, проезжая через село, ташкентские делегаты (представились же они делегатами Москвы) тоже организовали митинг.
       Они долго говорили разное, предложили выбрать настоящую местную власть. Мужички говорят: «Мы избираем вас», но они, конечно, резонно это отклонили. После митинга и выборов делегаты предложили в знак верности Временному правительству принять присягу. Присяга содержала старорежимные слова, приводил её в исполнение вызванный поп: поднималась правая рука с сотворением троицы. Характерно, что мать так расчувствовалась от слов оратора, что тоже принимала присягу. Я возбуждён интересом. Хотелось знать, а что будет дальше? Особого жизненного перелома переворот на меня не произвёл. Может потому, что всё произошло без боёв и пролития крови.
       Через некоторое время пришёл со службы Влас. Он служил в Кирке. После свержения царского правительства и по призыву Временного правительства «Война до победного конца» он пошёл с каким-то ударным батальоном смерти, но быстро понял его назначение и дезертировал. Жить ему было негде – своего дома не имел, жены тоже. Хотя он и был наделён участком, жить ему было негде – своего дома не имел, жены тоже, и мать приняла его к себе. Он, хотя только и до некоторой степени, ввёл меня в курс переворота. Лето я работал с Михаилом за Павла (он был забран в армию), так как у них был совместный посев, то мне за работу должны посеять и убрать хозяйственную десятину (1,6 га.) пшеницы.
       В течение всего лета больших трудностей и тяжестей в работе я не ощущал. Конечно, это так казалось после тяжелых работ у Захарченко и на железной дороге. По его (Власа) прибытию бродили по улицам и девкам чаще всего вместе. Были случаи, что находили в одном доме ночлег, т. е. у сестёр. Он частенько выпивал, я же очень редко. В этот период я увлёкся азиатским наркотиком, т. е. курением анаши (марихуана). Курил её беспощадно. Одному курить не находил интереса, а, приготовив её, вечером собирал курящих ребят. Ну, давайте «поплануем» (от местного названия анаши «план» – Б. М.), значит, покурим, а потом помечтаем.
       «После курения анаши все предметы кажутся увеличенными, если накурившемуся показать палец, то он будет смеяться до истерики. Очень хочется после курения кушать. Однажды вернулся часа в два ночи и, отыскав хлеб и молоко, с жадностью после «плана» начал кушать. Как вдруг слышу крики: «Пожар! Пожар!». Сначала решил было бежать на место пожара, но потом раздумал – поем и побегу. После еды думаю: да, наверно, там и без меня обойдутся, лучше я лягу спать. А на другой день выяснилось, что ночью в селе никаких пожаров не было. Всё же это меня не испугало и не убедило окончательно в том, чтобы я бросил её курить – курил из папироски в смеси с табаком».
       Крутой поворот в жизни семьи настал после смерти от тифа летом 1917 года нашей матери. В доме осталось только четверо мужчин в возрасте от 12-и до 20-и лет. «Первые дни жизни без матери к нам часто приходили снохи – готовили обед, по хозяйству справлялись. Всё возможное делали мы и сами, и больше всех в этом отличался Влас. Но это всё временное. Пришли мы сами к выводу да и старшие говорят, что нужно что-то делать. Собрался семейный совет: все братья и некоторые снохи. Предлагают мне женитьбу. Отказываюсь, мотивируя тем, что я ещё очень молод для этого. Предложили Власу. Он говорит, что согласен, но не имеет на примете невесты, да и время немного не подходящее – как раз разгар полевых работ. Решили временно воздержаться, а для выполнения домашних работ нанять прислугу.
       Зажили с прислугой, но дело не клеится. Прошло месяца два. Собрался тот же совет, заявляют категорически о том, что я должен жениться, иначе наше существование немыслимо. Мне этого не хотелось, считал, что свяжу себя семейными узами, когда мне будет 23 – 25 лет. Долго они надо мной работали, но, видя, что я ни на какие доводы не иду, решили женить Власа. Объясняю, почему давлению с женитьбой на совете в первую очередь подвергался я 17-летний, а не 20-летний Влас: Я был наследником надела и дома, а Влас – в отводе и без дома на отведенном наделе. Лето проходит, кончается уборка хлебов. Получили мы свою долю, приобрели лошадь. Продолжаем самогонствовать. Я продолжаю увлекаться анашой. Дело с женитьбой Власа пошло в ход. Через некоторое время сыграли свадьбу Власа с Евдокией Пуховой. Бой-девчонка, которая начала хозяйствовать по-настоящему, хотя и в чужом доме.
       Временное правительство, продолжая политику «войны до победного конца», для крестьян ничего не дало, но продолжало собирать хлеб, скот, лошадей и. т.д., что не нравилось крестьянам. Возникал ропот. Временное правительство усиленно агитировало за войну и учредилку. Шли толки за голосование по номерам, но к чему, как, за кого и какой номер – я не разбирался. Рядом, у Колесникова была следственная комиссия в которой были один большевик, а второй эсер. Часто приходилось слышать их споры, которые были вокруг программных вопросов большевиков и эсеров.
      Прислушивался, но понять не мог, за кого же лучше держаться. Кажется, что оба правы, но почему спорят? До этого времени о большевиках говорили, как об особых, чем то отличающихся людях. Потом я, как и другие, начал понимать, что они такие же люди, но имеющие определённые цели и задачи. Октябрьский переворот особо ничем не отразился. Не заметно было первое время и его значение. Всё же стали говорить, что миллионеры и их правительство разогнано, а у власти теперь рабочие и крестьяне. Край очень отдалён от центра, а поэтому все события происходили с большим опозданием. В селе мероприятия советского правительства о земле были встречены с радостью. (Прим. А. Ленского. – В последней фразе значительно больше присутствует коммунист-офицер образца 1931 года, чем молодой сельский парень 1918 года.)
       Мятежный 1918-й. В 18-ом тоже занялись землепашеством. Работали все братья вместе. Что-то было нами посеяно. Внимание уделяется, главным образом, вопросам текущей политики. Летом работал и на дому, изредка нанимался к людям на некоторое время. Больше всего винокурил. В середине лета идёт по направлению Пишпека отряд Красной гвардии Мураева. Задачи его не известны. Из Ташкента дошёл до Пишпека, потом возвратился. В каждом селе наводил панику на крестьян. Чуть что не так, как он хотел, принимал репрессии. Возвращаясь, в сёлах собирал всех лошадей и выбирал из них лучших. С сотню взял и в Беловодске, главным образом, у зажиточной части. Это вызвало у кулаков большое недовольство на соввласть и впоследствии явилось опорным пунктом агитации против неё.
       С отрядом Мураева решил уехать и я. Сел на лошадь. Ну, думаю, была не была. Пока помогу сопроводить забранных лошадей, а дней через несколько и в отряд запишусь. Одно обстоятельство заставило меня от решения отказаться. Дело в том, что конфискованных лошадей было много и для их сопровождения отряду были нужны люди. Мураев дал распоряжение набрать сопровождающих из населения. Некоторые изъявили желание, а часть боялась ехать, отказывались. Ни с чего начали красногвардейцы применять плети к тем, кто отказывался сопровождать лошадей.
       Мне не раз пришлось подобное наблюдать. Думаю: «Могут это применить и ко мне, если не сегодня, так завтра. Значит, в Красной Гвардии бьют. Нет. В таком случае я не поеду». Слез с лошади якобы по делу, а там в кусты садов, только и видели меня. Позорно бежал и не один, а нас было несколько человек. Другая причина, которая привязывала меня к дому, это то, что на моём иждивении было два брата – они останутся без матери и меня. Впоследствии, уже будучи в Красной Армии, я сожалел, что не вступил в то время в её ряды. Неразбериха в суждениях о новой власти, её формах и разных течениях партий продолжала обостряться.
       (Прим. А. Леонского. – Следующая страница воспоминаний отца начинается с заголовка «Автономный город Беловодск», и далее идёт рассказ о Беловодском восстании в декабре 1918 года, именно так и писал отец в 1931 году, в котором отец принял участие на стороне восставших. Впоследствии отцу по партийной линии «аукнулось» участие в Беловодском восстании, хотя оно и было, по его рассказам, минимальным. От неприятностей его даже не спасла смена фамилии – был Акименко, а стал Леонским. Но всё же он после целого ряда писем в различные инстанции, вплоть до Сталина, в 1940 году был восстановлен в партии.)
                           АВТОНОМНЫЙ ГОРОД БЕЛОВОДСК.
       Идеи партии и Соввласти всё больше и больше укоренялись в недра села. Была создана партийная ячейка, главным образом, в неё входили прибывшие солдаты и более разбиравшиеся в ревдвижении граждане. Немалую играли роль в парт- и совработе села и волости братья Остап и Даниил Дудко. Введённые реквизиции, конфискации и другие нажимы на зажиточную часть не по нраву были ей. Главное программа партии большевиков была непонятна зажиточной части, середнякам и даже беднякам. Понималось, что революция и свобода вышла главным образом для рабочих. Большевики главным образом поддерживают рабочих, а крестьяне им не нужны, о крестьянах они забыли. За крестьян идут эсеры. Их программа чисто крестьянская, а посему мы должны идти не за большевиками, а за эсерами.
       Весь восемнадцатый год был полон дебатами о том, какая партия идёт правильным путём, какую поддерживать, что может произойти и т.д. Во всех тёмных и людных уголках только и слышишь: большевики, меньшевики, эсеры. Чувствовалось, что что-то должно произойти. Большевики, имея сильную организацию на селе, проводили идеи своей партии. Продолжали работать и эсеры, но сколоченной организации у них не было. Атмосфера создавалась такая, что эсеры или должны забыть о своём существовании и своих идеях, или повести активную борьбу против большевиков. Вожди эсеров избрали последнее.
       Начало их борьбы выразилось в том, что они собрались для выборов делегатов на съезд эсеров в Ташкенте. Оттуда, якобы, от эсеровского бюро, на этот счёт пришло соответствующее указание. Работа эсерами была развёрнута очень широко. Отдавали голоса не только кулаки, середняки, но и бедняк с батраком. Как сообщил мне брат Влас, что он и меня записал в эсеры. Собрание происходило поздно вечером зимой. Выступали, призывали и предлагали провести выборы. На собрание явились представители большевиков. Говорить им не дали. Большевики требовали прекращения собрания, роспуска эсеровской партии. На это им ответили тем, чтобы они, наоборот, сочувствовали эсерам. И предложили не мешать работать.
       Фракция большевиков решила на следующий день собрать всё население, главным образом, бедноту. Разъяснить им предательскую роль эсеров. Кроме выборов что-то и эсеры решили. В эту ночь большевики заседали в здании комитета, а эсеры в бывшем банке, впоследствии штаб и центральное правление «Автономного города Беловодска». Здания правлений друг от друга находились на расстоянии километра. Обо всём вышеизложенном, т. е. о действиях эсеров в ту ночь я знал мало. Дело было под воскресенье. Утром встал, поел и направился к другу, живущему на большаке Виктору Капралову.
       Выхожу на большак – о, ба! Откуда такое количество людей. Со знамёнами. Идут к зданию, где ночью заседал эсеровский комитет. Присматриваюсь, много незнакомых. Как же так? Откуда? Понял, что это демонстрация эсеров не только нашего села, но и других сёл, главным образом, Садового. Интересно, что же будет дальше? Забегаю к другу, забираю его и присоединяемся к массе. Доходим до правления, где был комитет большевиков. Смотрю, тоже порядочно собралось. Выступают с речами. Но по сравнению с идущей лавой их было очень мало. Подошла демонстрация. Смешались все, «грешные с праведными».
       Знали ли они в этот момент, что через несколько часов, дней будут друг в друга стрелять? Нет, не знали. Знали вожди эсеров, что они добьются того, чтобы уничтожить своих врагов – большевиков. Большевики больше были заняты тем, как бы предотвратить надвигающееся кровопролитие. Неустойчивые из них (сразу сказалось, что не настоящие) преждевременно смылись. Пользуясь моментом бездействия руководителей эсеров, от большевиков выступил оратор, разъясняя гнусное действие эсеров, его бесполезность, осветил политику своей партии и соввласти.
       Толпа сразу стала мертвой. Оратор в упор смотрел на многолюдную массу и всё больше, и больше привлекал внимание. Первого быстро заменяет другой. Среди слушающих видны кивки одобрения, потом реплики, за ними крики: «Правильно!» Ещё 15 – 20 минут и может угрозу удалось бы направить в другую сторону. Но вожди эсеров спохватились. Они поняли, что могут утерять всё, если только не применить решительных и экстренных мер. На трибуну вскакивает оратор от эсеров и говорит о репрессиях, реквизициях о запрещении свободной торговли.
       Из толпы демонстрантов раздаются крики: «Предатели!», «Грабители!», «Убийцы!» И так удочка удалась. Одновременные крики эсеров со всех сторон в толпе, по сговору, выступление их с горячими речами сделали своё дело. Выступали главным образом: Сергей Лымарев – кулак с села Беловодского, Голота из Садового и масса других. Последующие выступления большевиков не увенчались успехом. Стоит им сказать одно-два слова, как крики со всех сторон: «Долой! Долой!», а стоящие рядом с трибуной сторонники эсеров стягивали их за полы одеяний. Большевики видят, что им сделать ничего не удастся. Стали только наблюдать, значительная их часть вынуждена была незаметно эвакуироваться.
       От ораторствующих предлагается немедленно арестовать всех большевиков. Крики: «Арестовать! Расстрелять!» Может, среди митингующих значительная часть и была за большевиков, но, видя, что основная масса за эсеров, молчали. Начался арест большевиков. Некоторые преждевременно скрылись, другие сбежали в начале ареста, но до 10-и человек были арестованы на месте. Дальше главари выбрасывают лозунг: вооружайтесь тем, чем можно и что у кого есть. Возьмём оружие, пойдем в село Садовое, потом в Дунгановку (с. Александровское), у них много винтовок. Дальше: сообщить Сукулуку (с. Новотроицкое), что мы пришли для их освобождения.
      Воевать мы, говорят, не намерены, но выйдем за вышеуказанные сёла и Красную Гвардию к себе больше не пустим. К этому побуждал ещё один факт. В этот день рано утром в село приехало красноармейцев человек 6 - 7. Заехали к кулаку, по каким делам не помню, но вышло то, что кулаки с кольями в том конце села пошли на красноармейцев. Красноармейцы открыли огонь для своего спасения, стреляли не в людей, а вверх. Случайно же был один участник кулаков ранен. Эсеры на этом случае создали целую историю. Красноармейцы с большевиками соединиться не смогли, а направились по направлению Пишпека.
Лозунг «вооружаться!» оказал своё действие. Вооружение началось. Шло главным образом за счёт оружия, принесенного с фронта солдатами и сейчас присоединившихся к эсеровщине. С оружием и без такового все направлялись по направлению Садового села, т. е. к Пишпеку. Встретившийся на митинге мне Алексей Колесников говорит: «Идём, у нас имеется два ружья, возьмём и пойдём тоже с ними». Думал, как же мне поступить: идти или нет. Братья все идут за эсеров. Что должен делать я? «Ну, – говорю, – идём. Думаю, хоть посмотреть, что там произойдёт.
       Зашли к Колесниковым в заброшенную избёнку. Стали подготавливать ружья, из которых одно было двуствольное, оно мне и досталось, и всего четыре патрона. Как впоследствии выяснилось, в этой комнатушке спрятался Степан Улиско. О нашей подготовке он, конечно, слышал, но себя не выдал. Да хотя бы мы и видели его с Алексеем, то не выдали бы. Он же в то время был большевик. Быстренько собрались, пошли на шлях. Там идут очень многие, вооружённые и невооружённые. Вооружение всех видов: винтовки, шашки, револьверы, бомбы, простые ружья. Но всего этого мало.
       Дойдя до села Садового, соседнего села с Беловодским, часть свернула вправо для охраны фланга. В эту часть попал и я. Идём, присматриваем, конечно, большевиков. Нет, никого не видно. Проходим Садовое. Между Садовым и Александровкой эсеровщина заняла хорошую позицию. Дальнейшее продвижение было остановлено до наступления следующего дня, так как начало темнеть. Цепь шла по бывшему искусственному канальцу, хорошо укрывалась от огня красноармейцев. При подходе к упомянутой позиции со стороны красных был открыт огонь. После нескольких выстрелов мне стало жутко. Вдруг, думаю, убьют. Спрашивается – за что?
       Начал ходить по цепи и присматриваться, из кого же состоит армия, созданная несколько часов назад. Армия эсеров, выполняющая интересы белой армии. Да она и была белой, так как потом введены были белые повязки на рукаве, якобы в отличие от красных, но с другим значением. Проходя по цепи, я увидел немало голытьбы такой, как и я сам. Здесь были не только бедняки, но и батраки. Мало того, что кулачьё обещало не допускать «безобразий красноармейцев», но оно обещало индивидуальную каждому бедняку и индивидуальную помощь. Так, например, Павел Елиференко обещал брату Власу: «Поддержите нас, а потом мы вас не забудем». Таких много было обещаний, и на их удочку многие пошли.
      Декабрьская холодная ночь. Чувствую, что старенькая шинелёнка Власа меня не греет. Зачем, я думаю, здесь мёрзнуть, когда можно уйти домой и великолепно покушать, уснуть. Идти было всего 5 - 6 вёрст. Нашёл себе компаньона, ну и двинули. Нас останавливают: «Куда и зачем?» Говорим: «В штаб с донесением». В это время поступило приказание выставить заставы, а остальным отойти в Садовое на ночлег. Приходим в штаб. Сдаём оружие и расходимся по домам. Наутро тянет меня узнать, что же на фронте. Узнать же можно только около штаба. Иду к штабу. Болтаюсь, прислушиваюсь. Говорят, что наши успешно наступают, а Красная Армия отступает. В селе продолжались аресты. Аресты не только коммунистов, но и им сочувствующих.

       Окончание в 3-ей части.