Окончание, начало в 1-ой части.
На второй и третий день были жертвы. За два дня до восстания следственная комиссия куда-то выехала. В учреждении красноармеец (солдат старой армии) охранял арестованного. Его снять некому. Как знающий службу, пост не оставляет. Оставил его только тогда, когда увидел, что ему угрожает смерть. Но, бедный, не смог скрыться. Настигли его. Настигнув, заставили его распроститься с жизнью. Не зная случившегося, прибывает председатель следственной комиссии т. Мортиков, которого постигла та же участь. Ночью ворвались, как к большевику, к председателю суда, пристукнули его, а потом сбросили со второго этажа. Это был Карпов – секретарь партячейки. Везли тело так, чтобы мало кто и видел. Но о групповых уничтожениях через несколько строк.
Нахожусь около штаба, вдруг приказывают войти в штаб. Командующий Автономным городом (а о том, что Беловодск будет городом и, более того, Автономным было объявлено в первый день митинга, т. е. в день выступления) Лимарев Сергей передаёт мне пакет. Возьми, говорит, лошадь и свези главнокомандующему армией Галюте. Беру и иду. Оказывается, что для борьбы создана целая сеть организационных мероприятий. Создан главный Военный совет, у которого находится вся власть. Председателем являлся С. Лимарев. Организована армия, есть роты, батальоны и т. д., придерживаясь организационных единиц по селениям. Армией командовал Галюта из села Садового, его помощником был Андрей Коржов из Беловодского. На низшие должности были тоже назначены лица, бывшие в армии, и из зажиточной части. Сев на лошадь, галопом тороплюсь на передовую линию. По пути кого только не обгонял, с чем только не идут на фронт и чего только не везут. Оружие, фураж, варёное мясо и прочее. Этим занимаются главным образом старики. «Воюйте, сыночки, – говорят, – воюйте, а мы вас подкармливать будем. Понемногу и самогоночки можно». Проезжаю за Новотроицкое. Здесь перед моими глазами предстала вся картина боя. Боя только не равносильного. Красная Армия не могла остановить озверевших людей ввиду своей малочисленности. Прямо предо мной идёт наступление.
Ведётся ружейный огонь, но по кому ведут не видно. Наверное, лишь для того, чтобы не так опасно было наступать. Смотрю вправо, тоже идёт наступление. А далеко под горами, верстах в 5 - 6 от Новотроицкого, видно отступление красноармейцев. Идут их обозы, за обозом и по сторонам его в рассыпанном строю и бойцы. Как видно, огонь беляков их мало донимал. Шли не торопясь. На ходу отстреливались. Первое время было подумал, почему они не отступают по шляху, но потом сделал такое предположение, что они боялись удара с тыла. Ведь им на население положиться было нельзя. Оно было втянуто в борьбу с ними.
Осведомился, где можно найти командующего, указали на правый фланг. Поехал. Потом думаю, что лучше вернуться. Больше ничего не увижу. Подъезжаю к Ляхову, спрашиваю: «Где можно найти главкома? – Поезжай, – говорит, – вон там». Указал ещё правее. «А может, – говорю, – ты свезёшь? – Давай». Отдал лошадь и пакет, а сам, взобравшись на сопку, начал наблюдать за ходом действий. Наконец надоело. Вернулся в село Новотроицкое. Встретил двух инвалидов: Алексея Колесникова и Тимофея Пухова. Уговорились идти домой. Идём. Спрашивают: «Куда?» Теперь уже были выставлены посты контроля, которые с фронта без дела не пускали. Отвечаем, что инвалиды. Шли долго, ведь вёрст 19 пришлось отмахать. Пришли.
Ещё через пару дней стало заметно, что штаб работал усиленным темпом и по всем направлениям. Были ими посланы делегаты во все окружающие селения радиусом на 40 – 50 вёрст. Многие сёла поддержали повстанцев, присылали людей, оружие, продфураж и представителя в военный совет. Были и такие сёла, которые держали нейтралитет. Селения же, где хорошо работала большевистская парторганизация поддерживали большевиков. Активно такие сёла не выступали против повстанцев, а посылали своих людей в Пишпек в Красную Армию. Бои продолжались. Красногвардейский отряд, приняв бой на девятой версте, не устоял, отошёл к Пишпеку. На окраине красногвардейцы упорно отбивали натиск повстанце и держались 3 – 4 дня.
После 3 – 4 дней боя эсеровский совет почувствовал недостаток огнеприпасов. Нашёл выход в том, что, созвав специалистов, дал задание приготовлять порох и производить патроны. Что было сделано. Самодельные патроны пошли в ход. Этого мало, было приступлено к изготовлению орудий. Сделано их было 2 – 3 штуки. Также и производились снаряды к ним. Пушки образца «Беловодского автономного города» были в действии. Как с красной стороны потом говорили, что и был некоторый успех. Только не в смысле попаданий и дальности стрельбы, а в разрыве снарядов и только тогда, когда он падал на твёрдую почву. Ну, о точности стрельбы и даль¬ности говорить не приходится. Какая-то труба служила телом орудия, а для лафета были приспособлены задние колёса от брички. Так или иначе, а пушка заслужила исторического значения. Сейчас хранится в музее в Ташкенте.
На четвёртый день пошёл к штабу, сначала решил было не ходить, потому что пошлют куда-либо, но потянуло. Здесь передали мне историю Степана Улиско. Его как-то поймали. Когда привели в штаб, то он дал им слово, что будет работать с эсерами. В доказательство своей верности новой власти он обещал выдать имеющиеся у него спрятанные четыре винтовки. Военсовет решил принять его, не предпринимать к нему никаких репрессивных мер.
Только хотели ему объявить о решении военсовета, как откуда-то явился Федька Салиев, который имел с ним личные счета на почве связи с его женой. Подскакивает «А! Так-перетак, ты забыл!». Выхватывает шашку и здесь же, на крыльце штаба, начинает рубить Степана. Степан видит, что удирать бесполезно. Наоборот, здесь тесно, замах шашки плох, удары не сильные. Наносимые удары парировал подставлением руки. Руку порубил во многих местах до кости, но кость осталась цела. Не дали ему зарубить Степана. Последнего направили на гауптвахту или тюрьму, вновь созданную. Их было уже две. Всего арестовано было 120 – 130 человек.
Всё-таки, я и на этот раз не избежал командировки. Командировался не один, а нас было пять человек. Не помню даже и кто. Знаю только, что Алексей Колесников из Петровского за старшего у нас был. Послали нас в село Сосновка для ареста и обыска нескольких человек, так как по донесениям у них было оружие. Вооружили кое-чем, наутро выехали. К вечеру были на месте. Переночевали у председателя, наутро пошли выполнять наши задачи. Оказалось, что лицо, которое мы должны были арестовать, скрылось. Кажется, это должен быть Мирошниченко, прибыл из армии дельным большевиком. Его брат в 17-ом году жил рядом, и он учил меня варить самогон. Произведённый нами обыск положительных результатов не дал.
Сделали обыски во всех указанных нам местах, но безрезультатно. Собрали собрание всего села. Договорились о всесторонней поддержке «борющихся против гнёта большевиков». Поехали по другим укромным горным местам с целью выяснения, нет ли там большевиков. Места указаны были штабом. Последний визит сделали к Абдулде. Это знаменитый на весь уезд богач. У него был выстроен великолепный, русского типа дом, в котором он нас (вернее его сын) принял. Ему было передано задание снабжать, по мере возможности, «город Беловодск» мясом и фуражом. Что он выполнял – часть своих баранов отдавал, а больше собирал у населения.
Интересно сопоставить, как быстро меняются настроения не только у отдельных людей, а у целых масс, и даже у таких, которых ещё недавно разделяли национальные различия. Всего два года назад русские избивали киргиз. Кажется, что у них будет презрение на десятки лет. Но стоило зажиточной части киргиз понять, что выступление эсеров защищает их интересы, как они пошли вместе с ними (русскими) и повели за собой и бедноту. Если в боях участвовало их мало, то многие помогали материально. На этот промежуток времени 16-ый год, а вместе с ним и обострившаяся национальная вражда, были забыты.
На седьмой день восстания нелегально с фронта приезжает Влас. Меня предупреждает, чтобы я меньше болтался, ибо может произойти неважное обстоятельство. Я же и без его предупреждения не стал ходить к штабу, а больше сидел дома. На другой день заходит Ефим Белимов и просит, кто, что может, пожертвовать в пользу раненых. Раненые действительно были: несколько десятков, которые отправлялись в больницу, а лёгкие оставались на дому. Были и убитые. По постановлению штаба они должны хорониться около церкви в селе Садовом. Похоронено было их около десятка. Но они не имели покоя. Через некоторое время, когда кончились бои, садовчане запротестовали, чтобы на их площади, да еще на таком почётном месте, как около церкви, были похоронены чужие люди. Вследствие чего их пришлось отрывать и перевозить в свои сёла.
Посещению Белимова я не придал особого значения, хотя он и спросил, почему я дома. Но он заметил оружие Власа, а у соседей узнал, что он дома. После этого не прошло и двух – трёх часов, как я и Влас получаем повестки-вызова в штаб. Влас говорит: «Иди и отнеси мою повестку и скажи, что болен». Являюсь, передаю повестки. Спрашивают: «А где Влас? – Дома. – Почему? – Заболел. – Ну, это мы узнаем. А почему ты дома? – А где же мне прикажете быть? – Почему не на фронте? – Воевать ещё не на¬учился. – Ну, хорошо, сейчас получишь бумажку».
Вышел из кабинета председателя военсовета, жду. Смотрю, у дверей стоит с обнажённой ржавой шашкой отец Федосея. Шашка обнажена потому, что без ножен. Спрашиваю, что вы здесь делаете. «Охраняю, чтобы враги не ворвались в кабинет начальства и не наделали беды». Он уже старик, лет 60 – 65. Вечно работает: сам, сын и дочь по найму. И он пошёл защищать интересы, а чьи? Знает ли он? Нет, наверно, его темнота туда завела. Через некоторое время выносят бумажку, в которой мне предписывалось явиться в распоряжение начальника караула №1 для охраны арестованных.
Прихожу, рассказываю всё Власу. Он говорит: «Иди, но смотри, больше осторожности». Пошёл к начальнику караула. Думаю, что же я буду там делать. Дело нашлось. Я, оказывается, был введен в состав караула по охране арестованных большевиков. Будучи в карауле, я узнал одну подробность зверства эсеровщины. Дело в том, что в этот день я видел, как два раза проводили арестованных, примерно 6 - 8 человек. Меня интересовал вопрос: куда их ведут? Узнал, что ведут их в Дунгановку, там есть такое помещение, где будут сидеть арестованные, и их охранять не нужно.
Арестованные сопровождаются 10 – 13-ью человеками. Старшим конвоя был Домашев. Едут гордо. Вооружение состояло из наганов, винтовок, и шашек. Обратную картину представляли арестованные. Шли убитые горем. Как будто смотрят на окружающее их место, где они провели много лет, а может и всю жизнь, прощальными взглядами. Я ещё подумал: «Выглядят, как на смерть гонят». К вечеру я узнал, что их действительно гнали на смерть. Кого забирали, то он больше не возвращался. Места, где происходила казнь, до сего времени не знаю. Были слухи, что на месте казни или убийства над арестованными производились разные гнусности.
Сидевшие в тюрьме каждый момент ждали, что скоро равно так же придут и за ними. Поведут и их туда, куда только что отвели их товарищей. Выводить и уничтожать начали со второй тюрьмы, т.е. сидевших в школе, другая была в доме Краснобородкина. В этой сидел и Степан Улиско. Его ежедневно водили в больницу на перевязку. Как потом рассказывал Степан, что было очень жутко, когда заходили конвоиры с начальником караула и выкликали фамилии товарищей, подлежащих переброске, т. е. к расстрелу.
Итак, я зачислен в караул. Говорю, зачислен потому, что караул бессменный. Я стоял дней 5 до тех пор, пока не сняли всю молодёжь. Состоял он главным образом из стариков и молодых. Начальником караула у нас был старик Шумейко. Не давал он нам покоя. В карауле у нас имелось две винтовки. Одна трёхлинейная со штыком и другая берданка без штыка. Часовой стоял с трёхлинейкой. По вступлению на пост караульный становился подчаском, который стоял с берданкой. После часа караульный переходил в часового, старый часовой сменялся, а новый заступал на место подчаска.
Стояли оба вместе у дверей. Подчасок в то же время являлся и выводным. Сидело человек шестьдесят в одном помещении, было очень тесно. Кормили плохо. Вообще, они не сидели, а мучились. У нас сидел и Большенко (Семён Чигин). Как Большенка его знало всё село. Он считался евангелистом. На него так и говорили: «Богохульник». Церковных обрядов он не признавал, не брал оружия в руки. Его взгляды совместились с идеями коммунизма, вследствие чего он большевиков поддерживал, но оружия пока не брал.
Этот-то Семён Большенко и заставил меня призадуматься. Однажды пошёл с ним до ветру. Он спрашивает: «Чей ты? Если не ошибаюсь, так Акименкова Дмитрия сын? – Вы узнали. – Так вот что, сынок. Как бы богачи не воевали, а всё равно им придет амба. Ведь по всей России восстали большевики, а мятежники со своими деревянными пушками хотят победить. Запомни, не сегодня-завтра все побегут. Думаю, лучше будет, если вы отсюда уйдёте». Через некоторое время он опять мне то же самое говорит. Спрашиваю: «Что же теперь делать? – Бросить службу и дома сидеть, а, может, удастся перебраться на сторону красных».
Сменился. Сел и думаю: «Как же выйти с положения?» Подсаживается ко мне друг Пётр Соколов: «Что призадумался? Наверное, Большенко что-либо говорил? – А что? Разве и тебе что говорил? – Да, и мне говорил. – Как думаешь поступить? – Давай до завтра подумаем, а потом решим, что делать».
Наутро Петька говорит: «Я надумал. – Ну, говори, а потом я скажу. – Самым лучшим выходом для нас будет, если мы просто заявим, что мы у вас служить не находим нужным, а совместно с арестованными будем сидеть. Скажем, что мы за большевиков. – Нет, это самое худшее, что можно только сделать. Во-первых, нас за измену могут наказать больше, чем их, а во-вторых, мы ничем не поможем большевикам, если только объявим себя арестованными и сядем с ними. У меня, говорю, есть два плана. Слушай и выбирай любой.
1) Дождаться ночи и убежать на лошадях в Пишпек. Для того, чтобы не поймали нас, поедем в горы, там можно объехать фронт. Этого же плана вариант такой: станем так, чтобы на посту мы были вдвоём и выпустим арестованных. Но, при этом нужно договориться с Большенком.
2) Сегодня же отпрашиваемся у начальника караула, идём в штаб и просимся на фронт. А там, там только наш хвост и увидят». Петька говорит: «Я согласен на первый план. Кому из нас придётся вести Большенка до ветра, тот и договорится. Идёт? По рукам?» К нашему несчастью, ни он, ни я в этот день не стояли в карауле. С Большенком договориться не удалось. Ничего не поделаешь, отставили до следующего дня.
На другой день, по ведению военных действий и существования «города Беловодска» - 12-ый день, пришло приказание сменить с караула всех 1899 и 1900 года рождения. В этот же день был опубликован приказ военсовета о мобилизации 1899 и 1900 годов, сбор обязателен завтра около бывшей волостной управы. Сменились, идём с Петькой, понурив головы: опоздали, было бы об этом думать раньше. Договорились на мобилизацию не реагировать. Завтра не являться, а там подумаем насчёт ранее оговорённого.
Уже дня три, как повстанцы, продолжая действия, заняли половину Пишпека. Центральная часть, казармы бы были в руках красных. Хотя Красная армия была малочисленна, но она героически отражала дальнейшее их наступление и захват самого Пишпека. Своевременно Пишпек донёс о кулацком восстании в Ташкент и в Верный. Из Ташкента приехала делегация. Военсовет вёл с ней переговоры. Результаты переговоров были объявлены, но им никто не верил. Якобы сводились они к тому, что делегация предоставила свободу действий Беловодску. Скорее же всего она предложила прекратить волынку, аннулировать фронт. Конечно, военсовет постарался это скрыть от населения. Делегация имела желание поговорить с самим населением, но военсовет этого не разрешил. Делегация уехала, не добившись результатов.
Возникший фронт повстанцев образовал пробку на важной трассе. Не было сообщений: Ташкент – Верный, Ташкент – Пржевальск. Движение же было большое. Военсовет дал распоряжение не пропускать ни одного человека, всех арестовывать и направлять в штаб. Из проезжающих некоторых арестовывали, некоторым предоставляли ждать, когда возьмут Пишпек, или предлагали помочь в борьбе. Ехал какой-то уполномоченный в Верный, называли его комиссаром. Он вёз для области большую сумму денег, при нём был соответствующий конвой. Его тоже арестовали, сидел только не вместе с остальными арестованными, а отдельно. Деньги же военсовет постепенно расходовал на нужды фронта.
Примерно такая ситуация была к 13-му дню власти и военных действий повстанцев. Конечной цели эсеров я и сейчас не знаю. Чего они хотели? Первое время говорили: соединимся с Новотроицким. По занятию его начали действовать против Пишпека. Ну, заняли Пишпек, а потом что? На этот вопрос, по-видимому, не нашёл бы ответа каждый из участников со стороны эсеров. Наверно, военсовет хотел завоевать всю область, а потом стать её главковерхом. Но он так увлёкся, что забыл о существовании октября и его приверженцев.
Приверженцы вели борьбу против контрреволюции и интервенции, а здесь эсеры, да эсеры-то не настоящие, решили завоевать уезд, а потом и весь «мир». Против тех, кто понял, почувствовал завоевания Октября – лучше не выступать. Военсовет этого не учёл, но он имел тоже свою базу. В Ташкенте готовился переворот Осипова. Из Верного тоже можно было ждать поддержки. Основная масса Семереченской области – крестьянство – эсеровщину поддерживало, в особенности зажиточная часть. Имея такие перспективы, военсовет думал достигнуть больших шансов в своей «затее».
На этот день, т. е. на 13-ый, я, как и договорились, сидел дома. Приказ военсовета не выполнил, на пункт сбора не явился. По доходившим сведениям, расстрел большевиков продолжался. У военсовета для этого никакой юридической законности не было. Никакого допроса и суда не было. Делалось дело весьма просто. Брали список арестованных, и по списку военсовет намечал, кого расстрелять, а кого пока оставить. В первую очередь намечались на уничтожение видные и активные большевики, потом те, на которых имели злобу члены военсовета. Точно нельзя узнать, сколько военсоветом было отправлено большевиков на смерть. Примерно, думаю, что не менее 30 – 40 человек было отправлено из тюрем.
На следующий день, он был четырнадцатым, к вечеру я пошёл на рыночную площадь посмотреть, производится ли что с вновь мобилизованными. Кроме того, хотелось взглянуть на тюрьмы. Около сборного места никого не оказалось. Пошёл в чайхану, встретил некоторых ребят, где был и И. Захарченко. Завели разговор о мобилизации. Оказалось, что на сборный пункт по приказу явилось только несколько человек. Сборы были отставлены на следующий день, т. е. на сегодня. Сегодня явилось того меньше. Оказалось, что в этом отношении планы военсовета рухнули. Молодёжь оказалась немного умнее стариков, не лезла на рожон без уяснения сути дела. Это мне больше всего нравилось. Значит, думаю, мы с Петром Соколовым не одни, нас таких много.
Сижу и, попивая чай, думаю, что же дальше делать. Моего Петра не видно. В эту ночь мы должны решить и предпринять какие-либо меры. Думаю, не найду Петра – решусь один. Стащу, каким-либо способом, лошадь, а дальше меня не увидят. Сижу и обдумываю свой план, как его выполнить. Ребята ведут беседу, но я не обращаю на них внимания. Меня один момент заставил вздрогнуть. Допустим, я благополучно доберусь до Пишпека. Я должен вступить в отряд красных и принять активное участие в борьбе с повстанцами. А кто повстанцы Моё родное село. Все знакомые и друзья. Все родные и близкие. Все братья, родные и двоюродные – тех четыре и других несколько. Я буду один против них. Ведь они больше меня знают, но почему выходит так, что мне не нравится то, что делают они.
Но мне помешали думать и разбираться дальше. По улице со стороны Пишпека, а значит с фронта, едет группа повстанцев человек 50 – 60. Ребята говорят: «Смотри – карабалтяны едут». (Беловодское между Карабалтами и фронтом). Этим самым привлекли и моё внимание. Меня это заинтересовало больше всего: странно, зачем бы они могли ехать. После чего я уже был не в состоянии обдумывать планы и положение. Должен был узнать, что же творится на фронте. Спрашиваем: «Почему едете с фронта?» Неуверенно отвечают, что их сменили. Как-то неубедительно. Ещё больше странным кажется то обстоятельство, что они некоторые едут с винтовками. Если бы они сменились, то оружие у них было бы отобрано, ведь его большой кризис. Если, допустим, что им разрешили часть забрать с собой, так почему же они едут и от окружающих прячут оружие.
Все эти мелкие неувязки не ушли от нас. Это натолкнуло нас на мысль, что на фронте не всё в порядке. Сидим и обсуждаем положение вообще. Не прошло и десяти минут, как видим – бегут. Бегут и бегут. Видим командующего армией Галюту, командующего дунганской группой Молода и много других. В чём дело? Руководители, молча, убегают, но из массы говорит: «Нас разбили, спасайтесь кто, как и где может». Пошло. Повернуло. Оказалось, что нашлась правда. А бегут, кто, как и на чём пришлось. Хуже всего было бежать тем, кому не досталось на чём, значит пешком. Они, чтобы убежать с фронта, чего только не бросали при отступлении: оружие, обмундирование, инвентарь, фураж и т. д.
Всё стало ненужным, кроме жизни. Мало же кто об этом думал, когда начиналась завариваться каша. По пути сбрасывали всё с себя, вплоть до сапог. Потом бежали босые по снегу при холоде в 10 – 15. Убежали ли они? Нет, не все. Снегом порезали ноги и те, кому бежать было 40 вёрст, по пути они гибли. Нашли и добились себе воли и земли. Она им досталась в виде смерти на воле: в чистом поле и на снегом покрытой земле. Но кто они? Они те, кто по своей темноте пошёл за эсеровщиной. Её руководители этого не испытывали. Они удирали, но по пути не погибали. У них были средства передвижения.
Что же случилось, почему повстанцы дрогнули? Дрогнули очень быстро и спешно. Даже не попытались людей вывести организованным путём, чтобы они не гибли в паническом отступлении. Началом отступления, вернее как будто бы условным сигналом, был артобстрел со стороны красных из артиллерии. Дело в том, что в Пишпек к красным из Верного прибыло подкрепление, которое, в основном, состояло из артиллерии, около двух батарей. Она незаметно для повстанцев стала и удачно открыла по цепи неприятеля ураганный огонь. Внезапный арт-огонь, разрывы снарядов в цепях заставили дрогнуть людей – окопных вояк эсеровщины.
Группы, по которым в первую очередь вёлся огонь, в панике стали убегать. Глядя на них, последовали их примеру и остальные. Красные противника преследовали главным образом артиллерией. Группы противника устремились на шлях, на котором образовалась сплошная движущаяся лава. По ней было выпущено несколько снарядов, потом было дано распоряжение прекратить огонь. Это вызвано было тем, что могло погибнуть много людей почти невинных в деле восстания, а пошли благодаря своей темноте. Преследование повстанцев красными в этот день продолжалось до села Новотроицкое, где была сделана ночёвка.
Мы ушли из чайханы. От остальных ребят я удалился. От картины, происходившей на главной улице – шляху, прямо нельзя было оторваться. Крики, шум, гам: «Убегай, спасайся!», и едут, и едут. Многие забирали своё барахло и ехали, а куда ехали? Спасались. Забрав скарб и детей, уезжали в другие сёла. Некоторые, оставив семей, тоже убегали, куда глаза глядят лишь бы спастись от надвигающейся угрозы. Не зная, куда себя девать, иду по улице по направлению своего дома. Общий страх и паника подействовали и на меня. Всё ж некоторое участие в борьбе с красными принимал и я.
Вдруг не поймут, что я стремился к ним, красным. Обдумал и решил, что мне за себя беспокоиться не стоит. Но, то положение, что братья являлись активными участниками, наводило на некоторые мысли. Вставал вопрос, что живы ли они вообще в данный момент, а если и останутся живыми, то, что с ними может случиться завтра? Тороплюсь домой. Прихожу. Власа ещё нет. Об остальных известий никаких, кроме Антона, который уже успел приехать. Время клонилось к вечеру. Вышел на улицу, чтобы посмотреть, что же делается на шляху. Движение уменьшилось, но всё же разного рода подводы с домашним скарбом продолжают ползти.
Подходит ко мне Алексей Колесников и предлагает убедиться лично, что там на фронте делается: «Сядем на лошадей и поедем». Но думать некогда, нужно действовать. Нужно помочь Красной армии в расправе с более грозными врагами рабочего класса. Сегодня собрание фракции большевиков. Завтра утром встреча отряда Красной армии и содействие её работе. Вечер брожу по улице. Народ попадается очень редко. Чаще встре¬чаются большевики. Всматриваются в нас с Василием Колесниковым, но ничего не говорят. Идём, смотрим на почте небольшая группа людей.
Зайдя на почту, видим того комиссара, который ехал с деньгами в Верный и был задержан военсоветом. Он о случившимся решил договориться с Ташкентом. Главное в том, что у него много недоставало денег, как я уже говорил, что их израсходовал военсовет. Говорил по прямому проводу. Вдруг говорит: «Поздравьте меня, назначен комиссаром повстанческого района. Завтра начнём разбираться с главарями и активными участниками повстанческого движения. Сегодня спокойствие, товарищи, расходитесь по местам». Мы с Васькой не просто пришли, а принесли оружие, которое было оставлено отступающими. Его от нас приняли, и мы удалились.
Так сегодня историческая часть существования «Автономного города Беловодск» закончилась. Также закончили своё существование вожди повстанцев. Наутро. Опять воскресенье. Но оно начинает жизнь не так, как воскресенье через одно тому назад. То началось с трезвона к обедне, трезвон казался торжественным, призывающим богоугодников к действию. Потом обедня. Потом обед. Потом демонстрации и митинги, а потом свержение большевиков к вечеру, активные действия наступательного характера против отряда Красной армии. А это воскресенье нисколько не похоже на то. Трезвона колоколов, зовущих людей к богослужению, не слышно. Ведь некому было служить – попы разбежались. Они тоже играли немалую роль, и чуть ли не основную, в восстании. Даже несколько раз служили молебны, просили бога, чтобы победителями вышли повстанцы.
По улицам праздношатающейся публики не видно. Я долго в этот день колебался – идти или нет. Наконец решил пойти, узнать кое-чего. О братьях не беспокоился. Все с фронтовой полосы прибыли в полном здравии. Возможен их арест. Но тогда нужно арестовать всех граждан села Беловодского. Да и с других сёл тоже. Вышел на шлях. Большевики ищут тех, кто видную играл роль во время восстания. Вижу, ведут человек 7 уже арестованных, среди них и начальник бывшего конвоя, конвоировавший большевиков на смерть. Это те, которые решили, что дело обойдется благополучно, а если что и произойдёт, так пусть происходит дома.
Стоим я и около меня несколько ребят. Неумывакин говорит: «Вот стоит Акименко, его братья участвовали в мятеже». Кому он докладывал, по-видимому, был старшим, личность для меня новая. Он говорит: «Кто участвовал, тот пусть и отвечает, а не этот малец». Во избежание дальнейших недоразумений я смылся домой. Часам к 12 дня вышли встречать отряд Красной Армии. Вышли с хлебом-солью главным образом бедняки. Подъезжает отряд, крестьяне стоят с поникшими взорами. Вдруг встречу не примут и на месте станут рубить.
Отряд остановился. Начальник окинул вызывающим взглядом всех. Ему с его отряда докладывают, что, по-видимому, это всё участники мятежа, так как все одеты в такие же брюки, какие были и на всех убитых. Это их, по-видимому, форма. Докладывающий попросил разрешения начать, что значило истребление всех на месте. Начальник сказал: «Минуту, обождите». Это бы и свершилось, если бы вовремя не приехали представители большевиков и не разъяснили им, что их встречает беднейшая часть, которые меньше всего виновата в том деле. Главарей и зачинщиков, а также остальных активных участников восстания арестовывают.
Начальник говорит: «Почему же они в повстанческой форме? – Какой форме? – удивляются большевики. – Да в этих однообразных брюках». На что им ответили, что эти брюки, носят главным образом, бедняки. Брюки эти были из киргизской шерстяной ткани, которая вырабатывалась для мешков. Но бедность и кризис заставили их носить. Носил их и я. «Ну, тогда, – говорит начальник, – поедем». Мужички, довольные, что не вышло особых недоразумений, ушли. А могло, ведь, случиться то, что случилось в Дунгановке. Собрал отряд дунган до сотни. И парней, и стариков, а особо вредных – так всей семьёй. Посажены были около стенки, а потом из них ни одной души живой не осталось. Все как один были расстреляны из пулемёта «Максима». Но борьба классов с жертвами не считается. Расправа же с ними грубая, но смерть честная и не мучительная.
С приездом отряда большевики ещё энергичнее заработали. Все были вооружены. На что Семён Большенко, никогда, говорит, оружия в руки не возьму, и тот не устоял. Мотался с винтовкой за плечами. Ну, действительно, пошло: аресты, конфискация, реквизиция. Кого не арестовали, говорят: «Наделали делов, теперь беды не оберёмся, надо было бы сидеть дома. К вечеру пришёл Степан Улиско. Ему, конечно, Влас угощение. Походатайствуй за меня, в партию хочу. Примерно тоже делали Михаил и Павел. Хотя Михаил и был нездоров (во время горячки и быстрой езды упал с лошадью и ушиб ногу), но за свою шкуру опасался не меньше других.
Степан после разгрома восстания большим человеком стал, в его руках были жизни многих людей. С приездом отряда был создан полевой суд. Степан от местных большевиков был введен в его состав как знающий, кто, что и как действовал. Тем более что ему большое доверие было, как раненному повстанцами. Ну, его слово и было заключительным. Кого скажет расстрелять – значит, расстреляют, а кого оставит, тот, значит, остаётся жить.
Так или иначе, а мои братья заделались, во имя спасения своей шкуры, большевиками. Уже были зачислены в отряды Красной армии, и им было выдано оружие. Всё это старания Степана. Исключение имел Антон (как инвалид). Не сказал бы я о них по этому поводу ничего плохого, если бы они большевиками и остались. Они же вступали в ряды большевиков исключительно в интересах защиты своей шкуры. Ведь когда всё улеглось, стало тихо и, тем более, когда начали проводить мобилизацию большевиков, так они все партию покинули. Теперь она им была не нужна. Опасность миновала. Если дальше быть большевиком, так ещё заберут и на фронт погонят, а посему лучше с ней покончить. Они и покончили.
Полевой суд работает. Каждую ночь по нескольку человек отправляют в командировку в… В общем, получали по заслугам. Таким путём было отправлено по вышеуказанному адресу человек 70 – 80. Кто избежал расстрела, у того конфисковалось всё имущество. Главный же руководитель и вождь, председатель военсовета Сергей Кузьмич Лимарев сумел скрыться. После оказался в Китае, куда перетянул всё своё семейство. Это расправа с участниками восстания первое время наводила на крестьян страх, но с течением времени жизнь начала входить в свою колею, крестьяне повели жизнь обычным путём.
Не забывали и о том, что если восстание не удалось, то это значит, что большевики сильные, имеют на своей стороне правду. Также были осведомлены через большевиков и о том, что творится по всей России, что вновь организовавшуюся советскую власть хотят задушить не только русские богатеи, но и заграничная буржуазия. Это крестьянам не было по нраву. Они за волю и землю. После разъяснения и убеждения части населения о действительной цели большевиков многие перешли на их сторону и готовы были выступить на защиту соввласти.
ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА О СЕБЕ.
Год 1919-й. Женитьба. Повстанческое движение, о котором я говорил в предыдущей главе, к Новому 1919-му году было полностью ликвидировано. Большевики его вождям присудили должное, что первое время наводило на крестьян страх и смуту. Но, с течением времени, жизнь начала входить в свою колею, крестьяне повели жизнь обычным путём. Не забывали и о том, что если восстание не удалось, то это значит, что большевики сильнее, имеют на своей стороне правду. Также были осведомлены через большевиков и о том, что творится по всей России.
В начале 1919 года старшие братья вернулись к идее женить меня. Причина – жена Власа Евдокия не оправдала надежд, как хозяйка дома с четырьмя мужиками. Евдокия всё безразличнее смотрит на нас, зачастую младшие братья идут к Павлу и Михаилу с жалобой о том, что их Евдокия обижает, часто они остаются голодными. Начал искать невесту. Выявил мнение у одной, другой, третьей, но всё что-то не ладится. Много было, которых можно было бы взять, но все они держались мнения, как и моя первая любимая – Нюра Соколова. На моё предложение жениться ответила: «Щеколда завёртке не товарищ». У богатых двери закрываются щеколдой, а у бедных - завёрткой. (Щеколда – железная задвижка с проушинами для замка. Завёртка – деревянная планка, вращающаяся на гвозде. – Б. М.)
Нашёл выход. Его мне подсказала Фёкла (жена старшего брата Павла). Она мне передала, что однажды в разговоре с нашей соседкой Евдокией Колесниковой, мамой моего друга Василия, промелькнула фраза, что я их семейству настолько близок, что они меня считают как зятя. «Подумай, – говорит, – насчёт Тани». Действительно, я у них чувствовал себя, как дома, благодаря дружбе Василия. Проводил у них ночи, кушал, играл, работал, чаще за так. Таню знал, как свои пять пальцев, всем девка на ять, и единственный дефект – малый рост. Застенчивая, правильное симпатичное лицо, брюнетка, волосы кучерявые, выдержанный характер, трудолюбивая, характера мягкого, самолюбивая. В том, что она за меня пойдёт, я был уверен.
Старшие братья пошли в соседний дом сватать Татьяну Колесникову, и они получили согласие, как от Игната Колесникова, так и от самой Татьяны. «Дело сделано, – заключает Игнат Кондратьевич, – А насчет кладовщины (из-за нехватки невест, в Семиречье существовала «кладка» – плата за невесту – Б. М.) ничего не нужно, мне зятёк даст полведра водки и достаточно». Выпили, закусили, поговорили насчёт свадьбы, венчания и т. п. Сыграли свадьбу, которая прошла гладко и хорошо. Хорошо тем, что весело т. к. тиковой самогонки приготовил изрядно. Пили до отказу. Перед свадьбой отнёс 10 бутылок тестю. Живём. Приближается весна. Нужно думать о работе. Ведь полноправным хозяином остался я, Влас с наступлением весны перешёл в свой дом. Таня полная хозяйка.
Вышли директивы о том, чтобы зажиточная часть крестьянства работала, создавая общества по совместной обработке земли с бедной частью. Долго над этим вопросом кумекали крестьяне и, наконец, кое-как начали создавать группы. У нас создалась группа из следующих людей: Иван Малюков – председатель, Василий Малюков, Евдокия Малюкова и я с Шуркой и Киркой. Группа имела достаточное количество инвентаря, рабочего скота и рабочих рук, чтобы работать. Работа во время пахоты, сенокоса шла дружно и спорно. Так, как наша группа, редкие работали. Продолжал заниматься самогонокурением. Сейчас производили на пару с Иваном Малюковым. Хотя он и был партийный, но от этого не отказывался. Теперь только не на продажу варили, а, главным образом, для себя, но и не без продаж.
Колчаковщина отразилась не только на Сибири, но и на Семиречье. Одна из армий Колчака под командованием Дутова, захватив Оренбург, прервала связь Семиречья и всего Туркестана с центром. Кроме того, один из отрядов колчаковской армии под командованием Анненкова, повёл наступление на Семиречье. Нужно было Семиречью отразить противника в целях своего благополучия. Был брошен партийный клич: «Большевики – на фронт!». Была большевицкая мобилизация, и в её время ушёл наш председатель И. Малюков. После первой была вторая коммунистическая мобилизация. Всё же, было недостаточно сил для отражения врага, и к концу 1919 года была объявлена всеобщая мобилизация. Те, которые сочувствовали Красной Армии, шли с удовольствием.
Кто был активным защитником советов, тот добровольно шёл в Красную Армию. Та часть, которая несколько месяцев назад поддерживала эсеровщину, пытались уклониться. Но всё же мобилизация прошла благополучно, и через некоторое время те же люди шли геройски на бой с беляками лучше, чем полгода назад против Красной Армии. В это время мне можно было уйти в ряды Красной Армии более свободно. Но, женившись, я охладел. Я нашёл, что так жить, да ещё с женой, очень хорошо и приятно. Конечно, если бы я ушёл, ребята без меня справились. Ведь Шурке было 17 лет, а Кирке 15, да ещё и Таня с ними. Как я уже сказал, рвения не было. Решил ждать до тех пор, пока мобилизуют, а тогда – с большим удовольствием.
В середине лета наша артель осталась без председателя, т. е. Иван был мобилизован по партмобилизации. К концу уборки хлебов по всеобщей мобилизации пошёл и Василий Малюков. Без Ивана мы почувствовали некоторые затруднения в нашей работе, но когда ушёл Василий, то дело осложнилось ещё больше. Но только благодаря тому, что работа приходила к концу, мы с ней справились успешно. В этом году наш двор получил хлебных злаков около 400 пудов, что и девать было некуда. К концу уборки разделились, рассчитались и каждый из членов артели стал продолжать жизнь так, как ему хотелось.
Как видим, причиной распада нашей артели по совместной обработке земли была потеря рабочих рук в связи с мобилизациями. Процесс развода у нас прошёл мирно, что в «этом опыте соввласти» было, как я понял, большой редкостью. Уроки этого года дали крестьянам возможность сделать некоторые заключения о коллективной обработке земли. Но это были первые шаги соввласти в коллективизации сельского хозяйства. Артели, которые в работе ладили, не тянули каждый себе, добросовестно работали – не прочь были и в дальнейшем так работать. Группы же, которые в силу привычки каждого индивида работать так, как ему захочется, выполнять дальнейшую совместную обработку земли не могли в силу дрязг, конфликтов, ссор, драк и т. д.
Они от такой дальнейшей совместной обработки земли отказывались. В селе их была не одна группа, а много. Разваливались объединения беспощадно, а члены развалившейся общины становились врагами. Главный же недостаток этих общин был в том, что они носили характер принудительности. Собрали сход и говорят, что для того чтобы дать возможность посеять и беднякам, нужно обязательно создать товарищества по совместной обработке земли. На основании этого и начали создавать. Беднота была этому довольна, потому что её положение облегчалось. Но зажиточная часть была очень недовольна и проявляла ненависть на бедноту, а вместе с ней и на советскую власть.
В начале 19-го года был зародыш и более высокой формы артели по совместной обработке земли. Некоторая часть членов партии приступила к организации коммуны. Ходатайство коммунаров о выделении им земли в ущелье «Теменсу» утвердили. Коммуне был выделен лучший участок во всех отношениях. Были отведены все заимки – их было до десятка. Все постройки целиком остались им. Кроме того, после бунта туда было направлено много конфискованного имущества повстанцев. Коммуне, которая наименовала себя коммуной имени Карла Маркса, были предоставлены все возможности для работы. Первый год в ней был целый ряд неувязок, потом всё более и более налаживалась её работа, и она окончательно укрепилась. С первых же лет она была образцом в работе для остального крестьянства. Хорошо налажено полеводство, садоводство и скотоводство. Сейчас она одна из лучших коммун Киргизии.
В июле 1920 года Даниил Акименко был призван в Красную армию. Я знаю историю дальнейшей жизни отца и поэтому могу с уверенностью сказать, что с этим призывом закончился беловодский период его жизни. Конечно, в дальнейшем он многократно бывал в Беловодске, но уже гостем, а не его жителем.
ПОСЛЕСЛОВИЕ А. Д. ЛЕОНСКОГО.
Как следует относиться к описанию отцом событий 1916 и 1918 годов? Во-первых, следует учитывать время написания воспоминаний. Если описание Беловодского мятежа 1918 года сделано отцом в 1931 году, когда они были ещё достаточно свежи, то датировать записи про восстание киргизов весьма затруднительно. Могу только предположить, что они сделаны в 1950-х годах. Моё предположение строится на том, что эти записи являются поздней вставкой в первую тетрадь и почерк отца уже сильно изменился.
Во-вторых, важна жизненная позиция и социальный статус отца в момент написания воспоминаний. В 1931 году он уже был кадровым офицером и политработником в Красной Армии, участвовал в гражданской войне и ликвидации басмачества. Поэтому многие вопросы военного характера он уже рассматривает с точки зрения своего боевого опыта, а политические – как политрук. Но при этом он в душе остаётся жителем того села Беловодское, община которого смогла организоваться на защиту села при восстании киргизов и на отстаивание интересов крестьянства в 1918 году. Свидетельством этому является такая его фраза «…наши успешно наступают, а Красная Армия отступает».
Я уже говорил, что в 1958 году я долго жил в Беловодском. Именно в том году я познакомился с соседом моих родственников Толиком Лопатиным. Это знакомство вылилось в дружбу на очень долгие годы, жизнь сводила и разводила нас на протяжении более 50 лет. Общаемся мы и сейчас. Толик мне много рассказывал про людей, которые вышли из Беловодского. И пусть киевляне (и все украинцы вообще) не очень задирают нос по поводу братьев Кличко. Клички из Беловодского. Их отец учился в одном классе с моим другом Толиком Лопатиным. Виталий рождён в Беловодском (см. сайт klitschko.com) и 50% вероятности того, что роды принимала Толина мама – в Беловодском был один роддом и в то время только два врача-акушера.
Анатолий стал первым читателем моей рукописи, и я предложил ему дополнить её своими воспоминаниями и рассуждениями. Что я и делаю с большим удовольствием. Далее – слово Анатолию Лопатину.
ЭПИЛОГ БЕЛОВОДЧАНИНА А. А. ЛОПАТИНА.
Ещё одна тропинка протоптана к разлому истории начала ХХ века, дай бог не последняя. Время и место действия 1916 – 18 годы, окраина Российской империи, село Беловодское Пишпекского уезда Семиреченской области. Я сам родом из этого села, одногодок Валерия Леонского, автора этой рукописи и моего близкого друга. Оба мы появились на свет спустя 30 лет, после описываемых событий. Цепкая детская память удержала и донесла до нынешних времён яркие воспоминания об очень интересных людях, среди которых были свидетели происходящего в те смутные времена. Некоторые проживали по соседству, другие на соседних улицах. Молча, свидетельствовали о прошлом и отдельные сохранившиеся фрагменты незатейливого архитектурного облика села Беловодское и прилежащих к нему сёл.
Край был небогатым и до 40-х военных лет, да и после них по понятным причинам. Из ранних построек почти ничего не разрушалось, и можно было умозрительно представить себе, как жили тогда люди. Я был свидетелем, как старая грунтовая дорога на город Фрунзе, бывший Пишпекский тракт, в самом начале 50-х впервые приобретала гравийное покрытие. Запомнились и саманные бывшие административные здания, в одном из которых заседал штаб эсеровского восстания в 1918 году. Примерно такое же по архитектуре здание в центре села было роддомом, где я родился.
Сохранилась до сих пор и деревянная церковь, лишь уменьшившись в своих размерах по воле большевистской администрации села ещё в довоенные годы. Память удержала неосквернённый плодами человеческой деятельности пейзаж на север от Беловодского в своём природном виде. А на горизонте – водоём, называемый в народе крепостным прудом, и осевшие со временем в землю постройки, где дислоцировалось когда-то военизированное подразделение: одно из множества укреплений вдоль южных границ бывшей империи. Это место знаковое – оно имеет отношение к 1918 году.
Но особый отпечаток в памяти оставили старики как свидетели и участники тех событий. Почему же именно они запомнились так надолго? Мне, ещё ребёнку, тогда показалось, что живут они как бы особняком с достоинством и тихо среди шумных и активных более молодых участников недавно закончившейся Великой Отечественной войны – эпохального по своим последствиям события, затмившего на многие года память о 16-18 годах того столетия. Изредка, слушая разговоры тех седовласых мужчин о годах минувших, пугался крамольности их рассуждений, но непреодолимая сила любопытства и жажда узнать то, о чём не писали в книгах и газетах, не говорили в школе и дома, заставляла впитывать эти сведения в сухую губку своей памяти.
Мне всегда нравилось быть рядом со своим дедом Василием Егоровичем Лопатиным – очень добрым и умным человеком. Он часто общался с упомянутыми мною людьми. Я почти никогда не видел их в хмельном состоянии агрессии, и они очень ласково обращались с нами, детьми.
Мой интерес к этим людям возрос после того, как мне, восьмикласснику, наделённому каллиграфическими способностями, обратился Николай Николаевич Сторожков – учитель истории – с просьбой переписать и художественно оформить им самим написанный исторический очерк о событиях 16 – 18 годов XX века в виде небольшой брошюры. Его просьбу я исполнил с удовольствием, но ещё с большим удовлетворением прочёл его труд. Видимо, Николай Николаевич это делал для себя или ограниченного круга лиц, поскольку никто и никогда бы не решился это опубликовать.
Ещё раз в моей жизни кольцо спирали истории противостояния киргиз и славян в 1916 году отпечатало след, когда стал невольным свидетелем оползня крепостного вала и из вдруг вскрывшегося захоронения выкатился череп со следами пролома. Это было ощутимое потрясение моей неокрепшей подростковой психики. Ведь всё это я носил в себе, инстинктивно храня тайну познанного. Уже позже узнал, что захоронение имеет отношение к 1918 году и там преданы земле жертвы тогдашнего полити¬ческого противостояния, а не меж-этнического 1916-го года. Теперь, на склоне лет понимаю, что всё увиденное и услышанное по этому поводу легло кирпичиком в формирование моего собственного мировоззрения.
Читая дневниковые повествования Даниила Дмитриевича Леонского (Акименко), отдаю должное его мужеству и таланту. Попади его записи не в те руки и причинно-следственные связи кардинально изменили бы судьбу сразу нескольких семей, и ушли бы в небытие эти ценные сведения. А ценность их в том, что на хронологический ряд истории положен комментарий человека, взгляд которому ещё не застилал идеологический туман, человека наблюдательного, ищущего истину, сомневающегося и уверенного, а главное – честного и совестливого.
В этом хронологическом ряду я выделил для себя два события. Это – варварское по своему изуверству уничтожение пленённых киргизских мужчин, численностью 600 человек, жителями села Беловодское; и яркий пример эффективной общинной самоорганизации в отдельном месте сообществом людей, проживающих там, с целью самозащиты, что и привело спустя два года к объявлению статуса своего села как «Автономного города Беловодска». События 1916 года, вольно или невольно, спровоцировала примитивно-неуклюжая колониальная политика Российского имперского государства, провозгласившего программу переселения славян (русские и украинцы в большинстве своём) на новые земли и, в частности, в Семиреченскую область.
Была создана административная система управления на всех уровнях на абсолютно безграмотной правовой основе, без учёта особенностей родоплеменной жизни киргиз. Отсутствовала программа безболезненной интеграции этого малочисленного этноса в состав огромного государства. Это обстоятельство изначально закладывало основы конфликтным ситуациям с нарастающими негативными последствиями. На рабочем столе генерал-губернатора Куропаткина родилась своеобразная индульгенция всем структурам управления на право жестокого подавления любого сопротивления властям.
Земли Семиречья активно осваивались, обустраивались, развивались населённые пункты. Я не один раз в детстве слышал от стариков историю о том, как формировалось население Беловодского. В основу был положен принцип комфортности соседства. Каждый хотел бы, чтобы рядом с ним проживала семья, состоящая из трудолюбивых, предприимчивых и надёжных во всех отношениях людей. Иногда такие отношения формировались ещё в обозе на пути к новым землям. Со временем такой состав населения проявил себя как решительный и мобильный конгломерат, способный противодействовать угрозам.
В среде титульной нации (туземной по тогдашней терминологии) зрели опасения потерять самоидентификацию и даже территорию. Призыв молодой генерации киргизов на службу в армию способствовал усилению этих опасений и положил основу движения сопротивления. Это были скотоводы с вековыми привычками кочевых племён, частично перешедшие к оседлости, но ещё не освоившие технологий земледелия, с жесткой родовой иерархией взаимоотношений. Такой уклад жизни какое-то время способствовал выживанию киргиз как этноса. Будучи от природы умным и рассудительным народом, киргизы в критических исторических ситуациях покорялись более сильным соседям (правда, при этом – выбирая из двух зол наименьшее). Пример – решение о вхождении в состав России.
Но едва минуло полвека, и угроза вновь возродила былые страхи. Начались периодические набеги молодых джигитов на хуторки и отдельные хозяйства переселенцев. Давно я неоднократно слышал историю о том, что якобы существовал проект затопления Чуйской долины водами высокогорного озера Иссык-Куль, дабы нанести серьёзный урон колонистам. К счастью, такая задумка была неосуществима с инженерной точки зрения. Но мне лично показывали мои друзья-киргизы следы строительства канала для спуска воды. Насколько правдива эта история – не знаю, но сам факт её устного распространения характеризует умонастроения тех далёких лет.
Автор дневниковых записей Д. Д. Леонский (Акименко) пытался понять причину покорности пленённых киргизских мужчин в процессе их заключения и последующей кровавой расправы с ними. Ведь они имели возможность оказать сопротивление и, в большинстве своём, спастись, однако всё же покорились судьбе безропотно. Очевидно, что в многочисленной группе пленённых преобладали преимущественно дехкане из семей незажиточных, не имеющих опыта вооружённых столкновений, привыкших чаще подчиняться обстоятельствам, нежели им сопротивляться. Окажись среди них один – два лидера с соответствующим опытом, тогда возможность спастись перешла бы в реальность. А вот отсутствие доминирующей личности среди шести сотен человек наводит на мысль, что в родоплеменных отношениях проявление лидерских качеств на нижней иерархической ступени не приветствовались.
Напротив, переселенцы из России всегда потенциально были в состоянии готовности противостоять угрозе. Выбор маршрута миграции, состав обоза, тактика защиты – всё это заранее оговаривались и соответствовали соображениям безопасности. Следует отметить, что среди колонистов было немало людей, имеющих недюжинную военную подготовку и, даже, боевой опыт. Этика взаимоотношений внутри русской общины и с жителями близлежащих киргизских поселений формировались на понятийном уровне целесообразности, но высшим приоритетом всегда была безопасность. Только этим можно объяснить реакцию гиперкомпенсации общины в ответ на убийство семьи беловодчан тремя десятками киргиз, выразившуюся в неадекватно жестоких по исполнению и своему масштабу ответных действиях. И всё это с благословления наделённых властными полномочиями лиц. Бог им судья, а нам назидание.
Что касается объявления села Беловодское Автономным городом, то это типичный случай явления самоорганизации общинного самоуправления большинства мотивированных жителей при наличии слабой, не пользующейся авторитетом власти, либо при отсутствии таковой с целью самозащиты и реализации кокой либо общей идеи. Мотивация обеспечивалась привлекательностью эсеровской программы на фоне растущего неудовольствия политикой большевистского правления, породившего угрозы потери перспектив роста благосостояния и, даже, утраты уже нажитого. Ведь начальные условия для первых переселенцев были для всех примерно одинаковые. Для беловодчан же, значительная часть которых была всё же более предприимчивой и работящей, это грозило существенными потерями. Так что не удивителен факт эсеровского мятежа (по сегодняшним оценкам – восстания) при доминирующей роли этого села.
Я был хорошо знаком с потомками лидеров тогдашнего восстания, в том числе с семьёй Благодаренко, и именно от них услышал версию приведенного мною выше. Подобные островки свободы волеизлияния отдельных общин в историческом пространстве, как правило, не самодостаточны и недолго живучи. В нашем случае вольнодумству был положен конец на 70 с лишним лет вперёд коммунистической идеологией с её весьма эффективной административной системой, под неусыпным оком ВКП(б) – КПСС и её репрессивной машиной уничтожения инакомыслия, сродни геноциду свободопроявления.
К началу девяностых это «око» стало подслеповатым, фундамент государственного устройства зашатался и огромная империя – СССР встала на путь распада. В это время напасть противостояния, но теперь уже между киргизами и узбеками, вновь прокатилась по Туркестану. Центр событий – Ошская область, где наиболее пострадали жители города Узген, населённого преимущественно узбеками. (Речь идёт об ошских событиях 1990 года. – В. Д. Леонский.) Я, по долгу службы, был командирован в Ош, где, будучи начальником штаба одной из комендатур, обеспечивал с при¬данными силами правопорядок и организацию мирной жизни. Скажу сразу, что процесс нормализации обстановки по всей территории республики был взят под контроль, хорошо управлялся и достаточно быстро был завершён.
Будучи вовлечённым в этот процесс, прочувствовал на профессиональном уровне весь генезис развития конфликта и огромную опасность разрушительных последствий меж-этнических столкновений. Выводы нужно делать не только всем стремящимся во власть, но и нам – простым людям. Только комфортно-привлекательные межнациональные отношения гарантируют благополучие государству и народам, проживающим в нём. Пример – Германия, где я на момент написания этих строк живу уже более 15 лет, являюсь подданным этой во всех отношениях удобной для человека страны, испытывая глубочайшее уважение и благодарность к её титульной нации – немцам.
Эркеленц, Германия, 2010.
Конец.
|
