Главная » Статьи » Мои статьи

ВОСПОМИНАНИЯ Ю. А. КРИВОХИЖИНА. ЧАСТЬ 1-АЯ.

                     КИРГИЗИЯ – НОВАЯ РОДИНА НАШЕЙ СЕМЬИ.
       Я, Юрий Алексеевич Кривохижин, родился 18 января 1935 года в селе Можаровка Ново-Орского района Оренбургской области. Я сейчас могу только предполагать, почему мои родители решили столь поспешно уехать всей нашей семьёй из Можаровки. Видимо на это повлияло несколько веских причин, заставивших родителей бросить обжитые места и решиться с полуторамесячным ребёнком, сестрой Машей, отправиться в конце июля 1940 г. в далёкую и никому из них неведомую Киргизию. Тем более, наши родственники – Степан Яковлевич Свиридоненко и Скляровы - давно рекомендовали переехать к ним и там поселиться.
       Они все, с самых первых дней нашего пребывания в Киргизии стали шефствовать над нашей семьёй - по всем законам бытия: как из-за кровнородственных связей, так и по чисто человеческим добрососедским понятиям. В своё время им тоже как могли все помогали в первое время после переселения из сугубо степного края в сугубо горный край с палящим солнцем и поливным земледелием.
       Надо сказать, что Степан Яковлевич патологически не принимал саму идею коллективизации, а не то, чтобы стать каким-нибудь колхозником. Это был убеждённый, что называется – до корней волос, сторонник только единоличного крестьянствования. Поэтому он со всей семьёй, как только что пошли первые, но уверенные слухи о грядущей в СССР коллективизации, сразу покинул орские края и на двух подводах перебрался к сестре в Беловодск. Степан, будучи ещё молодым парнем, серьёзно повредил, правую руку – от кончиков пальцев и почти до локтя она была очень перемята и искорёжена жерновами молотилки. Такой она и осталась до конца его жизни. Здесь хорошо, лишь то, что Степан от природы был левшой и даже писал левой рукой. В его натуральном хозяйстве всегда были лошадь, корова и одна-другая пара свиней.
       Задолго до нашего приезда он сумел наладить довольно мирные отношения с властями села. Его, как инвалида, как живущего только трудом своей семьи (а трудиться до седьмого пота и ломоты в костях в его семье привыкли и умели) и уплачивающего своевременно все налоги, власти не трогали. Даже приглашали его иногда подрабатывать на соседней базе «Заготскот», которая была напротив бойни и сосредотачивала на своих загонах скот для забоя.
       Поэтому Свиридоненко спокойно и расчётливо развивал своё натуральное хозяйство. К нашему приезду у него во дворе было две лошади, две коровы, пара бычков, пара свиней, молодой верблюжонок, десятка два кроликов, много кур, цыплят и гусей. Как эти великие труженики управлялись со всем этим хозяйством – лишь одному Богу известно, но даже мне было видно, что крутились они в своём хозяйстве с раннего утра и до позднего вечера, как колесо в маминой пряхе.
       Весной 1947 года семью Степана Яковлевича постигла страшная беда – при обработке туши свиньи в его руках загорелась паяльная лампа (наливал бензин в ещё очень горячую лампу), огонь переметнулся на крышу навеса, затем на крышу дома, затем загорелась и камышовая крыша соседнего дома семьи Харченко... Продав почти всё, что представляло хоть какую-то ценность и, рассчитавшись со всеми пострадавшими по его вине соседями, он на впряженном в повозку верблюде переехал в тогда ещё маленькое пристанционное село Чу.
       Почему Степан Яковлевич выбрал это место передислокации – можно только догадываться. Отношение властей и правоохранительных органов в это время ко всем оставшимся крестьянам-единоличникам стало далеко не таким, каким было перед войной. Видимо, поэтому для Степана Яковлевича опять, и в который раз, начались поиски «земли обетованной».
       Однако, мне уже давно пора вернуться к начатой теме о переезде в Киргизию. И так, в конце июля или в самом начале августа 1940 года мы всей семьёй стали жителями довольно крупного районного центра Киргизии – предгорного русского села Сталинское, которое после 1956 года вновь стало носить своё историческое наименование – село Беловодское. Железнодорожная станция, надо отметить, это своё первоначальное название никогда не меняла.
       Как проходила подготовка к переезду и сам переезд, даже в крупных деталях и последовательностях – не помню. Припоминаю только, как в нашем дворе стояла подвода, нагруженная домашними вещами и скарбом, как о чём-то говорили и обнимались с нами наши можаровские родственники. Как, начиная от Луговой, впервые увидел цепь высоких скалистых гор с ледниками на вершинах, а как доехали до Беловодского – абсолютно ничего не помню. Или ехали уже поздним вечером и ночью (это примерно шесть часов), или у окна вагона мне не нашлось места. Скорее всего, переезд у всех так вымотал душевные силы и остатки физической энергии, что всем было уже не до гор и азиатской экзотики.
       Не помню, как выгружались, кто и на чём нас встречал, как очутились в доме Степана Яковлевича Свиридоненко, а вот когда встал, куда пошёл и что, затем впервые в жизни увидел – это хорошо врезалось в память на всю жизнь. Моё знакомство с селом Сталинское (Беловодское) началось тогда, когда все (в доме и под навесом во дворе) ещё спали мёртвым сном, намучившись трудным переездом и разговорами после встречи.
       Я в растерянности стоял во дворе, не зная, куда вначале идти: или за ворота, где между большими деревьями (я впервые в своей жизни так близко их видел и даже потрогал руками) хорошо просматривались беленькие домики, тоже, как в Можаровке, под камышовыми или соломенными крышами; или через двор, прямо в какое-то скопление развесистых деревьев, которое, как мне потом сказали, называлось садом. Ничего подобного в Можаровке я никогда не видел.
       Я попал в чудо-сказку, в рай, в неведомый до этих пор мир приятных запахов, чистого воздуха, звуков и всего, что было вокруг - над головой и под ногами. Видимо, в этом саду я впервые в жизни увидел, потрогал и даже попробовал на вкус яблоки, о которых я слышал только лишь из рассказов мамы, бабушек или от других взрослых. То были сочные, сладкие (с лёгкой кислинкой), душистые, светло-жёлтые, с красивыми красными боками, плоды яблони, как я сейчас думаю, розовой столовки.
       Как завороженный, стоял я над текущей откуда-то и куда-то кристально чистой водой, в которой шевелились, попавшие в поток, длинные травинки. Здесь меня и нашли - мои двоюродные сёстры и брат: Люба, Зоя и Гена Свиридоненко, которые с первых же дней стали моими добрыми экскурсоводами и консультантами по всем, доступным для нас, местам села, всем ребячьим играм и вопросам. Чуть позже к ним подключилась ровесница Любы и их соседка по двору Нина Сологубова. Это были мои самые первые и самые хорошие друзья на новом месте.
       Сразу же за калиткой в высоком плетне вокруг сада и огорода, и до самой железной дороги было почти голое пространство. Голыми пространствами удивить меня тогда было невозможно – видали мы за Можаровкой степные пространства и похлещи! «А высокий плетень вокруг сада и огорода – эко невидаль-то, какая. У нас, там, в Можаровке, даже все дома и дворы от волков да лисиц плетнями огорожены, да не такими, а как дедушкин или даже как папин рост, поди» – продолжал я бойко удивлять моих экскурсоводов.
       Они тут же объяснили мне: «У нас волков и лисиц уже давным-давно нет, зато зайцев сразу же за селом, тьма-тьмущая, а они, чтоб ты знал - вреднее всех твоих волков да лисиц в тысячу раз будут! Они, как все сразу нападут на сады, да как обглодают, проклятые, кору вокруг деревьев, так весной эти сады только на дрова для печки и пригодятся. Вот!»
       Я тут же, как мог, успокоил своих оппонентов: «У папы есть ружьё и очень много патронов, а дедушка так умеет ставить всякие там петли и силки, да так быстро бегает за зайцами на лыжах, что за зиму они всех ваших зайцев и даже кого-нибудь другого перестреляют и переловят. Да вот только жалко уж очень, что у них сейчас нет такой собаки, как наш Пират». Мои новые друзья тут же заверили меня, твёрдо пообещав, что уж к зиме они непременно подыщут парочку собачонок в помощь папе и дедушке, только бы они быстрее переловили этих ушастых злодеев и спасли все сады нашего села от такой напасти. Я в свою очередь пообещал, что за нами дело не встанет, вот только вы про собачек не забудьте. На том мы и порешили.
       В то время, немного левее усадьбы Степана Яковлевича и в километре от неё, был лишь очень широкий бригадный двор колхоза «Красная деревня» (и даже начальная школа рядом с его территории была) и открытое место для воскресного базара, а чуть дальше проходила железная дорога. За ней, примерно в пяти-шести километрах, вдоль железной дороги тянулось подножье гор Киргизского хребта, одного из довольно большого ответвления от огромного горного массива Тянь-Шаня.
       Как вспоминала потом Зоя, выйдя за калитку, я вдруг остановился и с широко открытым ртом и глазами, рассматривал открывшуюся передо мной во всю ширь величественную синевато-серую панораму горной цепи. Теперь невозможно представить, что творилось в моём сознании и воображении, ведь я впервые в своей жизни, вот так свободно и чётко увидел это грандиознейшее чудо-творение природного зодчества. Видимо, именно с того мгновения и на всю жизнь для меня стали более предпочтительными любые виды горного ландшафта, нежели спокойного и равнинного, пусть даже украшенного лесами и реками.
       Вот так, с того, самого раннего утра первой недели августа 1940 года – начался отсчёт более чем полувекового периода жизни нашей семьи в этом очень красивом предгорном селе, некогда основанном, как и Можаровка, вначале постом служивых казаков, а затем и первыми переселенцами из разных регионов Украины и центральной части России. Здесь прошли годы моего сурового военного детства; здесь похоронены мои любимые дедушка и бабушка: Василий Петрович Кривохижин (1857–1944гг) и Марина Григорьевна Кривохижина (Токарева) (1857–февраль 1945 гг.). Здесь родились, выросли и начали свою самостоятельную жизнь мои братья Анатолий и Виктор. Здесь прошло очень трудное (не пожелаю никому такого) детство моей сестры Марии, её юность, учёба, работа и нелёгкая семейная жизнь, вплоть до кончины 02.08.1994 года.
       Здесь в средине мая 1966 г. похоронена бабушка Катя, а в июне 1990 г. – моя мама; здесь, рядом с моей сестрой Машей, прибывшей сюда младенцем, покоится прах её свекрови (невероятно трудолюбивого, ласкового и очень гостеприимного человека) и прах её сына и мужа. На старом кладбище, которое сейчас находится почти в центре села, похоронены почти все Световы – прямые родственники моей жены. Кроме, конечно, её отца – Ивана Фомича. Как рассказал потом наш односельчанин, очевидец случившегося, после разрыва фашистской мины, даже что-то собрать для захоронения его в братской могиле так и не удалось. И кроме её матери – Ульяны Михайловны и двух родных сестёр – Веры Ивановны и Надежды Ивановны, захороненных в Узбекистане, в шахтёрском городе Нурабад.
       Описание села начну с моих воспоминаний о том, каким оно было накануне Великой Отечественной войны и каким оно стало к 1953 году, когда я там стал ненадолго появляться, только в период своих отпусков. В Интернете я довольно случайно натолкнулся на интереснейшую и нужную мне сейчас работу бывшего жителя села Сталинское (Беловодское) Мухлынина Бориса Фёдоровича «Очерк истории села Беловодское» – инженера по какой-то профессии и краеведа по призванию.
       Читаю этот очерк и что ни страница, то хорошо знакомые фамилии тех мальчишек и девчонок, с которыми прошло моё детство и моя юность, с которыми много лет учился в одной школе и даже в одном классе... С мальчишками иногда ссорились и даже дрались, с девчонками – дружили, а позже (когда все стали постарше) не на шутку в них влюблялись, порой по несколько человек в одну и туже, какую-нибудь курносую пигалицу с косичками и бантиками.
       Это были внуки и правнуки тех, по большей части, первых переселенцев, благодаря труду, жизнелюбию и силе воли которых, уже к 1940 году наше село Беловодское стало крупным, капитально обжитым и вполне сформировавшимся районным центром, с почти полным набором жизнеобеспечивающей инфраструктуры. Почти детально и зримо встают перед глазами улицы, административные здания, магазины, жилые дома, обилие могучих деревьев вокруг домов и вдоль улиц, названия которых я то и дело встречаю в этом очерке. Я думаю, что ностальгия так чувственно не всколыхнёт мою память, когда я буду что-то писать об учёбе в городе Прокопьевске, Горьком или Ленинграде, или о тех местах, куда меня бросала военная служба. Там была жизнь уже взрослого человека...
       Видимо, такие всплески связаны только с неповторимыми годами детства и юности, какими бы невероятно трудными они не представлялись нам уже сейчас. Наверное, подобные чувства всегда помогают барду - Юрию Антонову так, по-русски задушевно, петь: «Пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную, и на Тенистой улице я посижу в тени». Уверен, такие душевные надрывы, и даже реальные слёзы по этой причине – присущи только лишь достаточно пожившему на свете русскому человеку.
       Из предисловия к этому очерку, очень приятно было узнать, что в своё время сбором материалов и написанием истории Беловодского занимались и некоторые учителя в Сталинской средней школе № 2. По ходу дальнейшего рассказа об истории села и моего военного детства, когда что-то понадобится в нём подтвердить или разъяснить, в основном я буду ссылаться только на этот очерк. Как пишет Б. Ф. Мухлынин, написать этот раздел помогли воспоминания старожилов и первых переселенцев, ещё живших в 1953-1954 годах. С внуками и правнучками Бачевского, Семененко, Волкова, Неумывакина, Пухова, Штондина и Соколова я много лет учился в Сталинской средней школе 2, а с некоторыми – даже в одном классе.
       Особо хочется сказать о красивом храме села Беловодского. В былые времена он был настолько популярен, что в нём крестились и венчались жители окрестных сёл и даже из уездного города. Например, в 1885 году в Беловодском храме был крещён впоследствии видный деятель Коммунистической партии и Советского государства Михаил Васильевич Фрунзе. Дальнейшая судьба Беловодского храма драматична: в 1930 г. местные власти перестроили его под клуб ОСОАВИАХИМа, а колокольню разобрали на дрова, была также повреждена паперть. Долгое время иконы хранились в местном ДК и дальнейшая судьба их неизвестна. Большой колокол до 1941 года находился на сельмашзаводе в городе Фрунзе, потом был переплавлен. Вновь храм был открыт только где-то в 1948 - 1949 годах.
       Также к очерку Б. Ф. Мухлынина могу добавить, что идея постройки железнодорожной линии, которая связала бы Туркестан, Семиречье и Сибирь, родилась ещё в 1887 году. Предполагалось, что железнодорожная трасса усилит военное присутствие России в пограничном с Китаем регионе, а также упростит вывоз хлопка из Туркестана в Сибирь и дешёвого семиреченского и сибирского зерна в Туркестан. Историки отмечают, что из всех предложенных правительству России вариантов строительства магистрали Турксиб, в 1906 г. был выбран маршрут Барнаул - Семипалатинск - Верный (ныне Алма-Ата) - Луговая - Арысь. Вскоре на выбранном маршруте началось строительство, и в 1913 году участок Барнаул - Семипалатинск был сдан во временную эксплуатацию, в постоянную же – только в 1916 году.
       Ветка Арысь - Луговая - Пишпек начала достраиваться лишь в 1924 году. Через два года она была сдана в эксплуатацию. Благодаря энтузиазму рабочих темпы укладки были довольно высокие. Турксиб можно смело назвать первой скоростной стройкой Советского Союза. Одновременно по всей трассе этой ветки возводились служебные постройки и многоквартирные дома для всего обслуживающего персонала станций. Видимо, уже к 1935 г. железнодорожная станция Беловодская стала такой, какой она была в 1940 г. – перед началом Великой Отечественной войны.
       А именно: два главных путепровода плюс объездная ветка для маневра и пропуска встречных поездов; отдельно построенная и (пусть примитивно, но оборудованная) разгрузочно-погрузочная площадка с веткой к ней; хорошая ветка к свеклопункту и во двор нефтебазы; и специальная ветка прямо и вплотную к складам Заготзерно. Кстати, буквально в первые месяцы войны за зерновыми складами и всякими постройками Заготзерно, сразу возникло очень мощное хранилище прессованного сухого сена, клевера и соломы, видимо с последующей отправкой для нужд фронта. Здесь же, по необходимости, работали прессовочные машины, а транспортировка к платформам готовых брикетов - велась почти круглосуточно. Но, продолжим начатый разговор о станционном хозяйстве.
       Так же были все необходимые переводные стрелки и механизмы для их ручного перевода; два керосиновых светофора и два (перед станцией и после её) также керосиновых семафора. Эти семафоры были установлены на высоких мачтах-фермах. Переводились они дежурными стрелочниками вручную по туго натянутым вдоль насыпи полотна четырём тросам - от входной и выходной будок (примерно на удалении в один километр) - для подъёма или опускания «руки» (крыла) семафора и перевода перед керосиновым фонарём соответственно красного или зелёного стекла.
       Были построены две утеплённые и телефонизированные будки круглосуточного дежурства стрелочников. Было построено несколько больших складов для всего того, что понадобится для срочного и даже капитального ремонта железнодорожного полотна (стыковочные башмаки, костыли, соединительные болты с гайками, пропитанные озокеритом шпалы, рельсы и так далее). Был построен довольно вместительный вокзал и хороший перрон; уже работала автономная дизельная электростанция для всех внутренних нужд.
       В конце перрона стояло добротное бревенчатое здание привокзального пакгауза, а вплотную к вокзалу примыкало служебное здание - с клубом и магазином. Функционировал оборудованный предупредительной световой и звуковой сигнализацией, а также насыпью, ограничителями и шлагбаумом хороший транспортный переезд через все путепроводы. Был построен многоквартирный дом для работников и служебного персонала станции, с глубоким и полноводным колодцем и очень хорошей бесплатной баней для работников станции.
       К 1940 году село Сталинское (Беловодское) стало довольно крупным районным центром, с вполне развитой инфраструктурой, необходимой для нормальной жизни населения. Было три колхоза: «Красная деревня», «Полный колос» и «Красный пахарь». Кстати, организатором колхозного движения и первым председателем колхоза «Полный колос», был очень авторитетный в селе человек – коммунист Иван Фомич Светов – отец моей жены Любаши.
       Из промышленных объектов к 1940 году в селе на полную мощь работали: маслозавод; пивзавод; инкубаторная станция для колхозов и населения, МТС с мощной дизельной электростанцией (мощнее, чем упомянутая железнодорожная), что дало возможность в первые же месяцы войны быстро наладить там холодную штамповку заготовок (пятачков) для изготовления гильз, а потом и самих гильз для винтовочных (для винтовки Мосина) и автоматных патронов.
       Но об этом в селе стали знать только после войны, когда начали появляться изгороди вокруг домов и огородов из омеднённых железных полос с круглыми просечками. Я тоже огородил такими полосами маленькую площадку около сарая, для кур и цыплят. Пучки всегда свежей травы внутри загородки инкубаторским цыплятам были явно не по вкусу, им надо было через дырочки обязательно дотянуться до тех травинок, что росли по ту сторону ограды. После того, как сразу несколько глупых цыплят повисли на этих полосах, мама приказала их немедленно убрать и больше никогда не использовать для подобных целей.
       В центре села функционировали: ежедневный рынок; магазины культтоваров и разнообразных промтоваров; небольшой книжный магазин; промкомбинат, который делал телеги, любую конскую сбрую, шил разную одежду и даже умел изготовлять на тонких палочках расцвеченные в разные краски леденцы в виде фигурок разных зверей и птиц; большая пекарня и комбинат бытового обслуживания. Сразу за селом на полную мощь действовали: (в километре ниже моста через Аксу) бойня для скота, а за восстановленной плотиной Большого Лопатинского пруда – вновь отремонтированная водяная мельница.
       В районе станции (перед железобетонным мостом через полноводный арык), перед войной было единственное и очень нужное населению села предприятие – комбинат «Керамик», выпускавший всевозможные бытовые гончарные изделия: от огромных (на 50-60 литров) корчаг, до детских свистулек. Однако, его, так сказать, фирменным изделием - была кровельная черепица и очень качественная известь для нужд населения, а затем и для нужд сахарной промышленности. За железнодорожной станцией, кроме комбината «Керамик» (его жилых, служебных и социально необходимых построек: клуба, бани, магазина), кроме нефтебазы и свеклопункта – никаких построек не было, вплоть до ближних гор перед селом.
       От втиснувшегося в горное ущелье села Белогорка и до железнодорожного разъезда перед селом Петровка - тянулись пахотные поля колхозов и целинные земли для выпаса разного домашнего скота. Вторым объектом, примыкающим к станции, был пункт сбора и погрузки на платформы сахарной свеклы для отправки на сахарные заводы, которые тогда были только в г. Кант, Новотроицке (Сукулук) и в селе Карабалты.
       Беловодский кирпичный и сахарный заводы были построены и введены в эксплуатацию уже во время войны: кирпичный - в начале 1942 года, а сахарный – в 1944 году. Тогда же при этих заводах начали строиться рабочие посёлки и все социально-значимые объекты: школы, бани, по два магазина (продуктовый и промтоварный), клубы, медпункты, аптеки, пекарни, рабочие столовые, а при сахарном заводе своё подсобное хозяйство, как главная составная часть отдела рабочего снабжения.
       Где-то в 1937-1938 годах в Киргизской ССР начались комплексные проектно-изыскательские работы по строительству Орто-Токойского водохранилища, Большого Чуйского Канала и автодороги Фрунзе – Сусамыр – Джалал-Абад – Ош. Эти работы, затем и строительство начались сразу же после принятия постановлений Совета Народных Комиссаров Союза ССР и ЦК ВКП(б) № 364 от 19 марта 1940 г. и № 2715 от 31 декабря 1940 г., но окончательно закончились лишь в 1956–1960 годах.
       Канал, как и железная дорога, проходил параллельно горному хребту - на удалении около пяти километров до улицы Фрунзе, а от неё и до железной дороги ещё на 2,5 километра. А от дороги и до подошвы Малого хребта – ещё около 7,5-8 километров. Таким образом, в длину (между сёлами Петровка и Садовое) - село Беловодское вытянулось примерно на 15 километров. Поэтому, можно считать, что общая площадь, занимаемая им (с жилмассивом, сельскохозяйственными угодьями и прочими площадями) будет свыше 230 квадратных километров.
       Летом 1940 года на канале БЧК, только-только начиналась разворачиваться первая очередь земляных работ. На центральной улице Фрунзе (автотрасса Ташкент – Алма-Ата) в районе Петровка – Беловодское – Садовое проходили подготовительные работы по расширению проезжей части, спрямлению линии дороги и изготовлению бетонных колец для переходов арыков через полотно будущей автотрассы.
       Для изготовления железобетонных колец сразу за какой-то колхозной фермой, которую мы почему-то называли свинарником, (это в километре ниже пруда малярийной станции) построили нечто похожее на большую специализированную мастерскую: с закрытыми от осадков навесами для досок и изготовления опалубки колец; сараями для разного инструмента - тачек, носилок и цемента; ручными бетономешалками; большим количеством связок арматуры и проволоки и большой площадки, где и производились такие работы.
       Кстати, пруд малярийной станции – это перекрытый плотиной бывший заболоченный и длинный рукав реки Аксу. В пруде разводилась мелкая, но весьма прожорливая рыбёшка под названием гамбузия, как утверждали работники малярийной станции и пруда, основная пища которой были личинки комара, главного разносчика очень тяжелой и довольно массовой болезни в Средней Азии. Но для всех нас, близко живущей беловодской ребятни, этот пруд был любимым местом купания. Что с ним связано и осталось в моей памяти - рассказ чуть ниже.
       Уже на подступах к нашему селу, кое-где началась отсыпка полотна гравием из русла реки Аксу. Для этого, по всей будущей автотрассе были организованы небольшие строительные участки с центральной базой «Дорстрой». В Беловодском такая база состояла из довольно мощной автоколонны, нескольких тракторов, мощных грейдеров и другой дорожной техники и различных авторемонтных мастерских. Весь «Дорстрой» располагался сразу за перекрёстком улиц Фрунзе и Калинина, напротив группы зданий центральной амбулатории. Если следовать от реки Аксу, то эта улица была первой, полностью пересекающей Беловодское: от пруда малярийной станции и до обширной площади еженедельного центрального рынка, почти примыкающего к железной дороге.
       В 1940 году в селе уже было 12 школ с начальным образованием, одна с семилетним и одна новая - с десятилетним образованием. Это было первое в селе большое, из красного кирпича двухэтажное здание Сталинской средней школы № 2. Школой № 1 тогда была первая и единственная, не только в селе, но и во всём районе семилетка – Школа Крестьянской Молодёжи (ШКМ), действовавшая с 1922-го года. Первый учебный год (с 1 по 8 класс) в новой школе начался в 1931 году.
       Первый выпуск десятиклассников Сталинской средней школы № 2 состоялся уже весной 1934 года. Весной 1941 был восьмой выпуск, затем с июля 1941 года и по май 1944 года в школе размещалась воинская часть, готовившая для нужд фронта специалистов аэродромного обслуживания самолётов и укладчиц парашютов. С этим периодом связана интересная полоса моего военного детства, но о нём будет речь в следующем разделе книги.
       После такого, вполне понятного перерыва, с 1 сентября 1944 года вновь возобновились занятия в школе, и вновь лишь с 1-го по 8-й класс. В 1947 году состоялся 9-й выпуск десятиклассников, а мой, 15-й выпуск, был в 1953 году. С июля этого года снова началась моя учёба, но теперь уже с целью приобретения будущей профессии, а начиная с 1957 года – самостоятельная жизнь вдали от второй, но самой значимой и памятной для меня родины. А пока вновь вернусь в 1940 год и доскажу то, каким запомнилось мне село Сталинское (Беловодское): тех коротких предвоенных полутора лет; очень длинных военных, и не менее трудных - послевоенных лет.
       В 1940 г., в своей типографии и массовым тиражом уже выпускалась районная газета «Сталинец»; действовала небольшая (только для удовлетворения всех нужд социальных, административных, ведомственных, партийных и военных организаций) телефонно-телеграфная станция со шнуровым коммутатором. Уже более пяти лет функционировали Дом Культуры с центральной библиотекой, радиотрансляционным узлом, оркестром и кружками художественной самодеятельности.
       Можно сказать, что главным украшением фасада Дома Культуры был мощный (наверное, ватт на 100) рупорообразный репродуктор (выпуск таких перед 1940 годом освоил харьковский радиозавод для покрытия звуком больших площадей, такие часто можно видеть в кадрах московской или ленинградской военной кинохроники), который был встроен под крышей главного фасада здания. Во время войны под ним всегда собирались люди для прослушивания сводок Совинформбюро голосом Юрия Левитана, а затем для последующих: или грустных (как в первый год войны), или восторженных - после начала непременных побед на всех фронтах.
       В 1934 году на пустыре: между баней и пекарней комсомольцы села построили неплохой стадион, а пространство между улицей Ленина и Домом Культуры, и от улицы Фрунзе до здания Нарсуда и Райсобеса (около 10 гектаров) - превратили в обширный парк, с разными игровыми площадками и летней эстрадой. В 1940 году в селе работало 7 клубов с киноаппаратурой: на станции, на пивзаводе, на «Острове», при МТС, при комбинате «Керамик», «Дорстрое» и при инкубаторе. Их дополняли несколько кинопередвижек ДК и клуб воинской части. Таким было предгорное село Беловодское, в которое привезли меня родители из Можаровки.
                              ПЕРВЫЙ ГОД ЖИЗНИ В КИРГИЗИИ.
       Сразу же после приезда, родителям удалось купить маленький, но очень уютный домик недалеко от усадьбы наших родственников – на той же стороне улицы Фрунзе и через три двора от них. В общей сложности, главное русло реки Аксу было в метрах 800 от бывшего шапаревского, но теперь нашего дома. Шапаревы, Харченко, Сологубовы, чуть дальше (сразу же по ту сторону моста через реку) - Пермитины, эти самые первые жители и основатели села, отныне стали нашими добрыми соседями. Уж не помню, по какой причине, но домик (две, довольно просторные комнаты и большая пристройка под железной крышей), с совершенно неблагоустроенным двором и только обозначенным, но никогда так и не паханным огромным огородом, стоял уже лет пять с заколоченными окнами и входом.
       Видимо Степан Яковлевич уже давно присмотрел это гнёздышко и накануне нашего приезда договорился с бабушкой Шапаревой насчёт покупки этого домика (вспоминала мама – даже дал ей задаток), поэтому купля-продажа была заключена чуть ли не на следующий день после нашего приезда. Жить рядом с сугубо женским семейством бабушки Шапаревой (её имя и отчество, к сожалению, сейчас уже не помню) всем нам пришлось лишь с декабря 1941 года, по май 1945 года. Муж бабушки умер задолго до войны, а два её сына, как и мой отец, в первые же дни войны, были призваны в армию. Вот и осталась она со своими невестками и внучками коротать лихие годы войны под одной крышей своего очень большого старого дома.
       В начале сентября 1940 года отец устроился бухгалтером в овощеводческий и рисоводческий дунганский колхоз (колхозниками там были, преимущественно бывшие беженцы из Китая – дунгане) «Дружба» (так он стал называться в брежневские времена, а как назывался до войны – не помню, но запомнилась фамилия его председателя, видимо дунганина – Нарохун). Мы, оставив дедушку в купленном доме, поздней осенью переехали в то дунганское село Александровка, окраина которого находилось в 12 километрах от начала нашего села Сталинское.
       Дедушка со Степаном Яковлевичем занимался заготовкой топлива, уже на два двора. По мере сил и возможностей он что-то там ремонтировал и улучшал в доме, с наступлением зимы (а они, насколько я помню, во все военные годы были на редкость длинные, очень снежные и морозные) ловил силками и гонялся на лыжах за зайцами (это-то в 84 года!). Так что зимой в доме зайчатина почти не переводилась. Ещё в начале осени, с помощью соседей, семьи Степана Яковлевича и Волненковых (они, как могли, всегда помогали освоиться на новом для нас месте – это был нормальный закон добрососедства): выбрали все видимые камни на поверхности будущего огорода и сада, распахали, и ещё раз выбрали все вывороченные камни, и ещё раз распахали. С садом и огородом получилось около 30 соток. Тогда такая площадь была обычной нормой для всех дворов.
       Главное – выровняли поверхность и прокопали все арыки для подвода поливной воды, а также посадили для будущего сада свыше десятка саженцев молодых фруктовых деревьев. На это ушёл весь остаток лета и вся осень, но зато усадьба приняла жилой вид. Осталось огородить двор и поставить на въезде (по старому русскому обычаю) нормальные ворота, но это отложили до лучших времён. Ранней весной 1941 года, вырвавшись на пару дней, папа и я помогли дедушке посадить всё главное в огороде, остальную мелочёвку посадили тётя Поля, Люба и Зоя. Дедушка, как прилежный ученик, начал осваивать приёмы и тонкости поливного земледелия, а целинная земля и хорошие семена дали осенью приличный урожай. К этому добавился урожай кукурузы и картошки, собранный на выделенных от колхоза 15 сотках. Как же нам это всё помогло осенью и зимой 1941 года!
       Весной, когда Маше исполнилось девять месяцев, мама стала работать воспитателем в детских яслях колхоза, основательно разгрузив бабушку, так, что она иногда вырывалась на пару-другую дней к дедушке, чтобы помочь ему управляться с огородом и по дому. В эти дни я был главным помощником мамы во всех домашних делах и заботах о сестрёнке. В другие дни я слонялся по огромному бригадному двору, к которому стеной примыкал длинный дом, половину его занимали какие-то склады, а в другой – временно поселились мы. За этим двором был колхозный клуб с парадным выходом на магистральную улицу – дорогу в сторону Фрунзе. Мне кажется, что пока мы жили в Александровке, в этом клубе я не пропустил ни одного кинофильма.
     Александровка – это фактически один колхоз, специализирующийся на выращивании почти всего набора огородных культур, а в низинных частях долины, где было много ровного пространства и воды, были сооружены рисовые чеки, на которых труженики колхоза выращивали рис. Основное население колхоза, как я уже говорил, были дунгане. Александровка в последние предвоенные годы – была небольшим селом, фактически с одной единственной улицей – центральной дорогой в столицу Киргизии, город Фрунзе. Эту дорогу пересекало несколько переулков, в основном связывающие предгорные и низинные угодья колхозных земель с бригадными дворами и фермами.
       Между нашим селом (теперь так буду называть Беловодское) и основным горным массивом Большого Киргизского хребта матушка Природа соорудила некую прослойку в виде сравнительно низкого (не более 1000 метров от подошвы до самой верхней точки) и короткого (около 25 километров) горного хребта, протянувшегося от села Карловка до села Белогорка. Мимо этих сёл стремятся в долину бушующие воды горных рек Аксу и Сокулук. В районе села Александровки такой «прослойки» нет. Село находится от подошвы горной цепи в каких-то пяти-шести километрах, поэтому здесь горные нагромождения смотрятся внушительнее, чем в Беловодском – как по высоте пиков, так и по количеству ледников на них. Броским украшением главной горной цепи перед Беловодском является трёхглавая гора Жаман-Ичке (около 5-ти тысяч метров), что в переводе означает – Плохая Коза. Два мощных ледника на ней – основные поставщики воды для реки Аксу.
       Отец быстро привёл всю, страшно запутанную и запущенную, документацию бухгалтерии колхоза в идеальный порядок, чем сразу же заслужил уважение и доверие председателя колхоза. Моим главным занятием в эту осень и зиму были: изучение закоулков села; частое посещение колхозной кузницы, где мне вполне серьёзно доверяли раздувать огонь в горне с помощью большого меха; здесь же я с удовольствием смотрел, как два колхозных умельца под большим навесом и в мастерской при кузнице, ремонтировали и готовили к весенним и летним работам различную колхозную технику и инвентарь.
       Коротая долгие зимние вечера, мы всей семьёй (я, папа, бабушка и даже полугодовая Маша) с удовольствием слушали, как мама почти наизусть читала нам многие стихи С. Я. Маршака, Корнея Чуковского и пела те песни, которые разучивала с детишками детского сада в Можаровке. Мама до последних своих дней обладала прекрасной памятью и знала очень много детских стихов и песен того периода, когда училась и работала воспитателем в детском саде. Благодаря этому, я с раннего детства знал наизусть почти всю её подборку, а некоторые отрывки из этих песен и стихов даже помню и сейчас.
       Часто она или папа читали мне и бабушке сказки из нескольких книжек, видимо привезённых ещё из Можаровки или из тех, что уже купили для нас с Машей здесь, в Киргизии. Это были очень красочно оформленные (максимально по тем временам) детские книжки русских народных сказок и большой сборник сказок А.С. Пушкина. Таким методом она развивала память у Маши, у моих братья, а за нами - и наших детей. Не только память, но и любовь к песням, поэзии, а через них и к своей Советской Родине.
       Я ещё с можаровского детства помню слова стихотворения «Детство», ставшего фирменной колыбельной песней для всех детей нашей семьи, а потом и наших детей. Мелодия напева, чистый и ровный мамин голос, теплота её общения с укладываемыми спать детьми – действовали неотразимо на детей и внуков. Не дослушав до конца это песенное воспоминание мамы (а для наших детей – бабушки) о её деревне, мы засыпали здоровым крепким сном. Только я довольно серьёзно понимал, что это поётся именно о Можаровке. В интернете я нашёл фамилию автора и само стихотворение, написанное в 1865 году русским поэтом-крестьянином Иваном Захаровичем Суриковым.
                           ДЕТСТВО
Вот моя деревня, вот мой дом родной.
Вот качусь я в санках по горе крутой.
Вот свернули санки, и я на бок – хлоп!
Кубарем качусь под гору в сугроб.
       И друзья мальчишки, стоя надо мной,
       Весло хохочут над моей бедой.
       Всё лицо и руки залепил мне снег.
       Мне в сугробе горе, а ребятам смех.
Но меж тем уж село солнышко давно.
Поднялася вьюга, на небе темно.
Весь ты перезябнешь, руки не согнёшь
И домой тихонько, нехотя бредёшь.
       Ветхую шубёнку скинешь с плеч долой,
       Заберёшься на печь к бабушке седой
       И сидишь ни слова, тихо всё кругом,
       Только слышишь, воет вьюга за окном.
В уголке, согнувшись, лапти дед плетёт.
Матушка за прялкой, молча, лён прядёт.
Избу освещает огонёк светца.
Зимний вечер длится, длится без конца.
       И начну у бабки сказки я просить.
       И начнёт мне бабка сказку говорить,
       Как Иван-царевич птицу-жар поймал,
       Как ему невесту серый волк достал.
Слушаю я сказку, сердце так и мрёт.
А в трубе сердито ветер злой поёт.
Я прижмусь к старушке, тихо речь журчит.
И глаза мне крепко сладкий сон смежит.
       А во сне мне снятся чудные края,
       И Иван-царевич – это будто я.
       Вот передо мною чудный сад цветёт,
       В том саду большое дерево растёт.
Золотая клетка на сучке висит.
В этой клетке птица, точно жар горит,
Прыгает в той клетке, весело поёт,
Ярким чудным светом сад весь обдаёт.
       Вот я к ней подкрался и за клетку – хвать!
       И хотел из сада с птицею бежать.
       Но не тут-то было! Поднялся шум-звон,
       Набежала стража в сад со всех сторон.
Руки мне скрутили и ведут меня….
И, дрожа от страха, просыпаюсь я.

       Вот так, без каких-либо заметных для меня событий в нашей семье и окружаемом пространстве, прошла зима 1940/41 года. Отец, продолжая работу в должности бухгалтера колхоза, по ходу дела, как говорят сейчас, занялся повышением квалификации счётных работников в бухгалтерии и в бригадах, передавая им свой опыт работы в Можаровке. Это сразу заметило районное начальство и отцу поступило вполне серьёзное предложение - стать своего рода нештатным инструктором на таких же курсах, какие он когда-то окончил в Ново-Орске.
       Мама, как я уже писал выше, с началом весны 1941 г. стала работать воспитателем в колхозных детских яслях, я очень скучал по дедушке и только работы на выделенном нам участке земли рядом с огромным Дунганским прудом (около 5-ти километров от дома) разнообразили мою, теперь уже 6-летнюю жизнь. Папа на огород без сети не ходил, рыбы в пруду было очень много, поэтому мы часто лакомились такими дарами природы.
      Однако папа всё чаще и чаще с тревогой читал газету «Правда», что-то серьёзно разъяснял маме и бабушке о положении дел в мире и стране. Что тогда творилось в мире, мне было абсолютно непонятно, а вот что творилось между селом Александовка и Дунганским прудом – я воспринимал с большим интересом и удовольствием. Там уже кипела работа по строительству Большого Чуйского Канала (БЧК): цепи землекопов, кайловщиков и кетменщиков вгрызались в землю; по дощатым дорожкам сновали рабочие с гружёнными землёй тачками; им помогала пара допотопных экскаваторов. Работа двух-трёх тысяч строителей кипела с раннего утра и до самого вечера. Канал должен был оросить только в Киргизии почти 80 тыс. гектаров земли. Каждый вечер в «кинозале» под открытым небом рабочим показывали интересные кинофильмы. Возвращаясь с огорода, мы с отцом несколько раз смотрели там кинофильмы.
       Мы все ещё жили мирной жизнью, и казалось, что никто, и ничто не помешает развиваться на одной шестой суши земного шара великой эпохе строительства первого в мире социалистического государства. Но это, к сожалению, только казалось: или таким как я несмышлёнышам, или живущим только однодневными заботами и лишь собственными интересами. Вся Европа и северная часть Африки уже были охвачены пожарищами Второй мировой войны. Осталась очередь за нами и Англией. С 10.06.1941 года дивизии Вермахта начались сосредотачиваться вдоль западных границ Советского Союза...
       А мы как слепцы продолжали верить в нерушимость Договора с Германией о взаимном ненападении и в то, что Красная Армия сильна как никогда, что она своей земли не отдаст ни пяди, и что будет воевать только на чужой территории и только малой кровью. Порукой тому – служит разгром японцев у озера Хасан и у реки Халхин-Гол, а также героическое участие наших танковых и авиационных соединений в Испании в составе Интербригад.
       Продолжение во 2-ой части.

Категория: Мои статьи | Добавил: Борис (01.02.2018)
Просмотров: 544 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0