Продолжение, начало в 1-ой части.
То есть на один посеянный пуд пшеницы снимали 8 пудов урожая. В первые годы показатели были ещё выше. В отчёте Семиреченской области за 1875 год говорилось: «Обыкновенный урожай пшеницы сам 10 – 15, овса – сам 15 – 20, проса – сам 60 – 65». В 70-х годах XIX века после зимней бури, покрывшей землю тонким слоем пыли, по цвету напоминающей глину, был необыкновенный урожай.[(160), № 221 от 05.10.1917 г.]. Лёсс, принесённый бурей из пустыни, оказался хорошим удобрением. Об этом редком случае природы писали в том же отчёте за 1875 год: «В Токмакском уезде по достоверным сведениям был урожай сам 100». Сто!!! [РГИА, ф. 1284, о. 69, д. 493, л. 52]. Неужели действительно так?

Произошли изменения и в животноводстве. Областная администрация, признавая большое значение улучшения местных пород скота, вышла к Туркестанскому генерал-губернатору с просьбой о разрешении внести в земскую смету на 1904-1906 годы расход в количестве 3-х тысяч рублей ежегодно для осуществления мер по развитию племенного скотоводства. Деньги эти предназначались для закупки племенного скота. Содержание производителей предполагалось возложить на волостные и сельские общества по их добровольному соглашению. Согласие на это, выраженное в приговорах сходов, поступило в Пишпекском уезде от села Беловодского и Толкановской волости. [(160), №77 от 24.09.1904 г.].

На общем фоне улучшения сельскохозяйственного производства в некоторых случаях Половцев выделяет Беловодское. “Пашут пишпекские переселенцы по одному разу, больше весной, хотя уже много голосов раздаётся за то, чтобы пахать с осени. В одном только Беловодском осенняя пахота стала общим правилом… Пчеловодство стоит на низкой степени развития. Только в Токмаке и Беловодском есть несколько пасек на участках, арендованных в горах”. [(192), стр. 62 и 64].

“Сбыт сельскохозяйственных продуктов в Пишпекском уезде организован лучше, чем в других уездах Семиречья. Однако крестьяне всё равно испытывают трудности со сбытом. Пшеница, например, в 1896 году осенью стоила 10 – 20 коп. за пуд, что давало 15 – 20 руб. с десятины. Низкие цены вызваны не только обильным производством у крестьян, но и тем, что стало развиваться земледелие и у киргизов. Но, не имея амбаров, а, следовательно, и возможности сохранять хлеб долгое время, киргизы продают его осенью же. А сбывать зерно, из-за отсутствия железной дороги, некуда. До Омска 2.000 вёрст, до Ташкента ближе – 600, но по пути Аулиеатинский и Чимкентский уезды, где тоже выращивают хлеб.

«Наконец, третья дорога ведёт в Кульджу, но и там сбыт незначительный. Рассказывают случай, как семиреченский крестьянин, простоявший несколько дней на кульджинском базаре с возом хлеба, из-за отсутствия покупателей, высыпал зерно и поехал домой: дома и без того девать некуда, а пустую телегу лошади везти легче. Беловодские крестьяне сбывают хлеб, в основном, в Аулие-Ата, где цена 40 – 50 коп. за пуд. Но всё же возить далековато, дорога долгая и трудная, да и телег жалко, они очень дороги: хорошая, крепкая телега стоит не дешевле 30 руб. А если по найму, то возчики берут по 13 коп. за пуд клади. [(192), стр. 65]. Приведу ещё один яркий пример дешевизны сельскохозяйственных продуктов из-за отсутствия сбыта. Летом 1904 года в перечне пожертвований областному Попечительству детских приютов значился «воз арбузов стоимостью 1 рубль». [(160), неоф. часть, №51 от 25.06.1904 г.].

“Состоятельные мужики скупают хлеб осенью, а потом, дождавшись высоких цен, сбывают его на стороне по 30 – 50 коп., а в некоторые годы до 90 коп. за пуд. Таким образом, скупка и перепродажа хлеба является делом весьма выгодным. Но не надо думать, что тут с чьей-нибудь стороны проявляется неудовольствие. Напротив, всё делается в обоюдном согласии. “Не возьмёшь ли сотенку – другую пудов?” – говорит мужик, подходя к богатому собрату и называя его по имени – отчеству, при этом даже голос его слабеет от внутренней боязни отказа. Тот, поторговавшись сначала, как требует крестьянский этикет, и, выторговав несколько копеек с пуда, принимает хлеб.

«Доволен и продавший, ибо село наше имеет достаток во всём, кроме денег. Мы сыты. У каждого из нас, милостью Всевышнего, в амбаре не пусто, и есть что продать, но это мало нас радует, потому что на хлеб, равно как и на скот, цены нет. А, значит, нет денег на подати и другие надобности”. Но уже через пять – десять лет эта благожелательность исчезает, и появляются нотки недовольства торговцами-перекупщиками. Половцев, в частности, поделился также и другими интересными наблюдениями: “На сенокос работников не нанимают, так как это считается делом хозяйским, и не столько работой, сколько развлечением, на которое выезжают целыми семьями с песнями и угощением.

«Существованию такого обычая содействует то, что размеры сенокосных угодий у пишпекских крестьян незначительны, а у киргизов они покупают сено уже готовым. Налаживаются связи между киргизами и русскими. У многих мужиков есть несколько киргизов, которых они считают кумовьями. При случае, они гостят друг у друга и помогают один другому, если возникает спор у одного из них с односельчанами другого. Споры бывают больше из-за потрав, неминуемо возникающих при небрежном отношении киргизов к пастьбе своего скота. Скотокрадство же, по отзывам самих крестьян, за последние годы совсем прекратилось благодаря энергичному преследованию его со стороны уездного начальника Талызина”. [(192), стр. 54]. Сократилось, а ранее это было проблемой.

Степной генерал-губернатор в своём циркуляре от 19.08.1895 г. №4363 «О мерах по ограждению скота от воров» отмечал, что русские поселения, окружённые кочевниками, страдают от угона у них скота, отчего ему поступает много жалоб. [(160), №34 от 26.08.1895 г.]. Воровство скота киргизами было настолько распространено, что об этом говорили не только администрация, но церковь. Туркестанский епископ в отчёте о состоянии епархии в 1885 году отмечал «убыток, который причиняется киргизами воровством скота, особенно лошадей». Наблюдатель того времени писал: “Прежний взгляд степняков на набеги, как на проявление молодечества, у самих киргизов изменился в корне. В нынешних набегах барантачей-киргизов стремление проявить свою удаль, стяжать славу первого джигита – отсутствует.

«Всё свелось к самым прозаичным грабежу и краже. Стремясь упрочить своё благосостояние, заключавшееся, большей частью, в количестве скота, многие из киргизов, из-за отсутствия других средств для увеличения прироста этого скота, обращаются к самому простому, заимствуя скот у ближнего, будь то свой брат мусульманин или русский, без различия. Таких рыцарей “дорог и оврагов” существует немало. Когда грабежи перешли из степи и большой дороги в селения, ввели ответственность за них волостей, откуда произошли грабежи. Применение мер, когда волости расплачиваются за грехи своих однообщественников, заметно сократило число грабежей”. [(161), №10 от 02.02.1903 г.]. Ведение коллективной ответственности за барымту – угон чужого скота – было введено не Талызиным.

Колпаковский в пояснении к донесению Семиречнского губернатора в 1886 году Министру внутренних дел писал: «С целью прекращения разорительного для оседлых жителей местного зла – конокрадства, возведённого понятиями кочевников в степень удальства, усердно прикрываемого однообщественниками, и ввиду признанной невозможности расследовать русским судом этот преступный промысел вследствие кочевого образа жизни киргизов и их обычая давать ложные показания и запутывать следствие, мною в 1882 году было установлено, что материально ответственным в кражах лошадей и вообще скота должен признаваться тот ближайший к месту происшествия аул, к которому примкнёт след угнанных лошадей или скота и который этого следа не отведёт.

«То есть не докажет фактически, что след продолжается и выходит за пределы местности, занятой его аулом и его стадами. При несостоятельности уличаемого в краже киргиза или аула ответственность, по существующим народным обычаям киргизов, распространяется на сородичей обвиняемого, или на всю волость, в которой аул числится. Мера эта дала прекрасные результаты. Русское оседлое население степных областей – крестьянское и казачье, равно как и население прилегающих к Акмолинской и Семипалатинской областям округов Тобольской и Томской губерний, неоднократно заявляли о благодетельных для них последствиях этой меры». [РГИА, ф. 1291. о. 82, д. 36, л. 32 – 33].

Введение такой меры – коллективной ответственности, несовместимой с европейским понятием личной ответственности – объясняет в статье «Опись делам Судного отделения Семиреченского областного правления» Н. Петерсон: «Лжесвидетельство киргизов, всех возмущающее, объясняется их ещё крепкою родовой связью, при которой каждый, что бы он ни делал, действует в интересах рода. Совершает киргиз кражу или другое, по нашим понятиям, преступление, он совершает его не только с ведома, но и при участии своих сородичей, которые не видят ничего преступного в причинении вреда противоположной стороне, в чём бы оно ни состояло. Напротив, считают даже героем того, кто причинил вред общему врагу. На наказанного в таких случаях смотрят, как на страдальца за сородичей. При таком укладе киргизской жизни почти невозможно раскрыть преступление и найти преступника, а потому большая часть киргизских дел или не доходит до суда, или же оканчиваются оправданием».

В подтверждение этому Петерсон приводит рассказ священника Сарканской станицы: «Ехал я куда-то с уездным начальником. Навстречу нам из селения, бывшего по дороге. Вышел мужичонка и, бросившись в ноги уездному начальнику, стал жаловаться, что у его мальчика в лесу, где он собирал сушняк на топливо, киргизы отняли лошадь. Вдали ехал киргиз. Уездный начальник махнул его к себе. Когда киргиз подъехал, спросил жаловавшегося крестьянина: «Стоит ли лошадь, которая под киргизом, лошади, которую отняли у его мальчика?» Жалобщик признался, что похищенная у него лошадь была хуже.

«Уездный начальник велел подъехавшему киргизу отдать свою лошадь обиженному, а в вознаграждение за это найти воров, отобрать у них похищенную лошадь и сверх того взять двух их собственных лошадей и обо всём доложить ему. Таким образом, ограбленный был удовлетворён. Но и киргиз остался вполне довольным потому, что не сомневался, что воров отыщет и получит всё, назначенное ему уездным начальником за изъятую лошадь. Для киргиз отыскать воров в своей среде нетрудно. Такие подвиги меж ними не скрываются, ими хвастаются, секрет они оставляют для русских». [(160), неоф. часть, №13 от 13.02.1907 г.].

С введением Степного положения 1891 года решение дел о конокрадстве в административном порядке было отменено с указанием, чтобы судебные дела о конокрадстве, учитывая описанное выше положение с укрывательством в киргизских аилах, решались «вне очереди и без замедления». Но такая мера мало способствовала устранению кражи скота киргизами. Упоминавшийся выше Петерсон предлагал: «Для нас такой порядок (коллективная ответственность аила за барымту – Б. М.) покажется возмутительным произволом. Но в подобных случаях мы должны отрешиться от нашей точки зрения и стать на точку зрения киргиз, между которыми родовая связь ещё крепка, и которым принимать ответственность друг за друга – обычай. Если встанем на точку зрения киргиз, то поймём справедливость порядка, когда вознаграждение за украденное взыскивается с аула. Только возвращение к такому порядку и водворят в нашем крае прежнее спокойствие и порядок». [(160), неоф. часть, №13 от 13.02.1907].

Укрывательство волостными старшинами своих родовичей отмечал и губернатор области после обзора южных уездов летом 1908 года. «По жалобам русского населения на кражи скота не производится дознаний, и вся деятельность уездного начальника в этом отношении направлена к розыску украденного. Но рассылаемые жалобные предписания волостным управителям никогда успеха не имели. Со стороны лиц туземной администрации также не проявляется надлежащей энергии к обнаружению виновных в кражах и похищенного». [(160), №63 от 05.08.1908 г.]. Поэтому, по шутливому афоризму «спасение утопающих – дело рук самих утопающих», к борьбе с конокрадством привлекались и сами жители русских селений. В соответствии с циркуляром губернатора Семиреченской области «О мерах к пресечению конокрадства из селений, пастбищ и проезжих дорог» от 01.09.1884 г. №4833, каждый посёлок и селение должны были иметь ночной караул. [(160), №36 от 29.09.1884 г.].

А вот как описывали нравы того времени другие наблюдатели. Корреспондент “Восточного обозрения”, комментируя сообщения из Сибири о преступности, рассказывает о положении в семиреченских поселениях: “У нас, слава Богу, убийств и грабежей нет. Лошадей изредка поворовывают, но это дело условий степи. А насчёт прочих видов воровства у нас смирно. Дворы вовсе не загорожены или имеют заборишки, через которые и перешагнуть можно. Сеней тоже маловато, и двери из хаты прямо на улицу. Спросишь: “Отчего ты, раб Божий, хоть крючок с пробоем к двери не прибьёшь?” – “А на что? – отвечает он флегматично, - Я к соседу не пойду воровать, и он не пойдёт”. [(158), №4 от 29.01.1887 г.].

Но воровство и грабежи, чаще всего скота, всё же были, о чём в рубрике «Происшествия» постоянно сообщали «Семиреченские областные ведомости». И в то же время заслуживают внимания сообщения тех же «Ведомостей» о находках. Подавляющее большинство объявлений о пригульном скоте. Но интересны и другие заявления. Так, в сентябре 1898 года в «Ведомости о скоте и вещах, найденных разными лицами и заявленных Пишпекской городской полиции» сообщалось:
«2. Три гири: одна в один фунт и две полуфунтовые. Гири хранятся у пишпекского мещанина Антона Белоусова.
4. Памятная книга в сафьяновом переплёте и паспорт Лихаро Сышанло. Вещи находятся у Гавриила Капустина, крестьянина, проживающего в Пишпеке.
10. Бешмет летний нанбуковой материи. Бешмет хранится у Ивана Махонькова, пишпекского мещанина.
13. Носовой платок, белый, с красными каймами, в который были завёрнуто денег 25 коп. Одна монета 20 коп. серебром, медный пятак и две конфеты. Вещи и деньги хранятся при полиции.
38. Калоши киргизской формы. Калоши хранятся у Михея Семёнова, пишпекского мещанина.
41. Бусы сартовские. Бусы хранятся при полиции.
46. Серопегая лошадь, грива на правую сторону, на обоих плечах белые пятна. Лошадь хранится у крестьянина сел. Беловодского Николая Улиско.
49. Топор старый, наваренный сталью. Топор хранится у Джарабая Елдашбаева». [(160), №40 от 04.09.1898 г.].

В одном из таких сообщений объявлялось даже о найдённой пятирублёвой золотой монете. А вот объявление из наших мест о розыске владельца: «Пишпекский уездный начальник объявляет, что семилетняя дочь крестьянина селения Петровского Беловодской волости Ивана Никитенко в последних числах августа на почтовом тракте нашла небольшой, жёлтого цвета бумажник с деньгами следующего достоинства: четыре по 50 коп., пять по 20 коп., четыре по 15 коп. и две по 5 коп., все серебряные; медными – 1 и 2 коп. Итого 3 руб. 73 коп.». [(160), №87 от 30.10.1909 г.]. В книге распоряжений старшины и приказов Беловодского волостного правления за 1906-ой год запись под №20 гласит: «Наложен арест на двое суток за обман при продаже скота». [РГИА, ф. 1396, о. 1, д. 122, л. 21].

Корреспондент «Туркестанских ведомостей» в заметке «Из Семиречья» писал: «Постоянные сношения с туземным населением быстро научили русского переимчивого человека туземному языку, и в настоящее время трудно найти русского подростка, не знающего киргизского языка». [(161), 14.03.1896 г., №20]. Старожил села Павел Ткачёв вспоминал: «В семьях русских переселенцев ребята с малолетства приучались говорить по-киргизски. «Безъязыкий» (то есть не знающий киргизского я зыка – Б. М.), в какой-то мере, был чужаком в этих местах». Агроном Семиреченской переселенческой партии Квитко в своём отчёте по обследованию селения Дмитриевского Пишпекского уезда отмечал, что «старожилы села достаточно зажиточны, опытны и знают киргизский язык».

Губернатор Семиреченской области в своём циркуляре от 12.04.1883 г. №6448 о необходимости для уездных начальников и их помощников знания киргизского языка подчёркивал: «При назначениях должностных лиц и при представлениях на должность уездных начальников я буду отдавать предпочтение тем кандидатам, которые знакомы с туземным языком». [(189), №16 от 16.04.1883 г.]. Насколько широко русские переселенцы пользовались киргизским языком говорит следующий факт. Так как донесения уездных начальников иногда нуждались в согласовании и передаче вышестоящему руководству, а в этих донесениях уездные начальники часто употребляли киргизские слова, то губернатор области в 1878 г. разослал следующий циркуляр №817:

«Замечено, что уездные начальники в своих сношениях по киргизским делам, как со мною, так и с Областным правлением не только употребляют киргизские слова, легко переводимые на русский язык, как например, «салават, баш, кун» и тому подобные, но даже щеголяют ими. Подобное употребление без всякой нужды представителями уездной администрации киргизской номенклатуры я признаю неудобным уже в виду того, что эта администрация обязана заботиться о возможном ознакомлении киргизов с русской речью, а потому предлагаю уездным начальникам на будущее время в официальной переписке не употреблять киргизских слов».

В подборке туркестанского военного фольклора, собранного Д. Ивановым, есть солдатская песня.

Вот мы песню заведём,
Как в степи мы тут живём.
              Припев:
       Вот житьё-разбытьё
       Наше туркестанское.
Мы уж с сартами сдружились
И с киргизами сжились
        Припев.
Как придёшь к нему ты в дом,
Угощает кумысом.
        Припев.
И зелёным чайком
Он обносит с кишмишом.
       Припев.
Друг у друга мы учиться
Стали, чтоб разговориться.
       Припев.
И теперь уж мирный сарт
Называет тебя «брат».
        Припев. [(221), выпуск 3, стр. 248].
Эта народная песня о межнациональных отношениях говорит больше, чем наблюдения ревизоров и путешественников. Но главным во взаимоотношениях между переселенцами и местными жителями были обмен опытом и экономическое сотрудничество. Славянские переселенцы переняли у коренных жителей и освоили поливное земледелие, садоводство, виноградарство, бахчеводство, шелководство, искусственное лесоразведение и посевы кормовых трав; познакомились с производством хлопка и риса. Всего этого переселенцы не знали у себя на родине, но изучили и освоили.

Стремление к сближению, к взаимному обмену было и у киргизов. Вот что писали об этом те же “Туркестанские ведомости”: “У киргизов всё сильнее и сильнее проявляется стремление подражать русским. В ближайших к деревням аилам не редкость встретить киргизов, говорящих по-русски. Можно увидеть в зимовьях окошки со стёклами. У некоторых есть даже русские телеги, плуги и бороны, а косы совсем вытеснили старинный серп. Раньше киргизы и пшеницу, и сено жали серпом; теперь же все без исключения косят. Новые орудия и новые приёмы сельскохозяйственного труда неудержимо проникают в киргизскую среду”. [(161), №118 от 04.08.1906 г.].

Киргизское общество было далеко не однородным. Немалую часть общества составляли кочевники, жившие крайне бедно. Возможность наниматься в батраки к крестьянам была для них возможностью прокормить себя и свою семью. Главным образом их нанимали пастухами и на уборку урожая. Нередко семья батрака-киргиза ставила юрту на участке русского хозяина и жила в работниках весь сезон, а иногда и весь год. Между русскими, которые сами тоже работали по хозяйству, и между такими наёмными киргизами складывались даже приятельские отношения. О степени отношений между киргизами и русскими крестьянами можно судить по тому факту, что многие русские знали киргизский язык.

П. Зенков, отмечая ошибки и промахи в колонизации Туркестана, писал: «Киргизы, и вообще туземцы-азиаты, к русским скоро привыкают. В этом англичане могут нам позавидовать, хотя наши приобретения не так ценны и прибыльны, как эксплуатация англичанами ста миллионов индусов. Конечно, кто же будет спорить, что нет примера движения народов, которое не сопровождалось бы совершенно никакими реакциями, хотя бы временными, или которое происходило бы без всяких экономических ошибок, даже незначительных». [(161), №46 за 1874 г.]. Туркестанский генерал-губернатор в своём отчёте за 1890 год писал:

«Достойны особого внимания культурного экономически-хозяйственного влияния, какое русские новосёлы оказывают на оседлых туземцев. Русские поселяне обрабатывают землю плугом взамен первобытного туземного орудия пахоты, так называемым, «омач». Они для уборки сена пользуются косами, возделывают лучшие сорта полевых растений, устраивают при своих усадьбах огороды с невиданными их полукочевыми соседями разнообразными овощами, разводят фруктовые сады и древесные насаждения, держат породистый скот, занимаются разнообразными промыслами и таким образом дают окрестным туземным хозяевам наглядный пример выгодности применяемых ими приёмов хозяйствования.

«В хозяйственном быту окрестных туземцев, не только киргизов, но и сартов, явственно замечаются плоды такого влияния русской колонизации. Туземцы, особенно киргизы, стали заготавливать себе, насколько можно, запасы сена, пользуясь косой-литовкой, заимствованной от русских крестьян. Крестьяне вводят в туземную хозяйственную практику каменные катки для молотьбы хлеба, взамен первобытного способа молотьбы волами. Среди киргизов-кочевников, проживающих вблизи русских селений, постепенно распространяется улучшенный способ дубления кож, а среди сартов и оседлых жителей окрестных кишлаков распространяются прививки хороших сортов плодовых деревьев, которыми администрация ежегодно снабжает русских крестьян».

Анализ отчёта Семиреченской области за 1904 год, проведённый ревизором землеустройства Г. Ф. Чиркиным, показал влияние русских переселенцев на посевную площадь у кочевников: посевов больше у киргизов тех волостей, где есть русские селения. Автор того времени Т. Седельников писал: «Сказать какому-либо киргизу, что он ведёт своё хозяйство как русский – «орусча» – значит польстить ему самым приятным образом». В. И. Липский, ботаник и путешественник, побывавший в Киргизии в 1903 году, писал:

«У киргизов не замечаешь никаких отличий от русских (Липский говорит о хлебопашестве и отношении к женщине – Б. М.). В этом отношении они резко отличаются от всех прочих виденных мною мусульман. Бесспорно, киргизы способное и даровитое племя, весьма склонное к европейской культуре. Мне приходилось слышать весьма хорошие отзывы от местных русских крестьян на Иссык-Куле. Один из них так отозвался о киргизах: «Когда мы пришли сюда (лет 30 назад), ни один киргиз не умел топора в руках держать, а теперь он и пилу правит». Действительно, здесь всюду русский не обходится без киргиза, который у него служит батраком и исполняет все нужные работы не хуже русского, а, по мнению некоторых русских, даже лучше и имеет то преимущество, что не пьёт». [(252), стр. 236].

Но не будем идеализировать, замалчивать и приукрашивать факты жизни. Безусловно, что количество и условия, при которых водворялись переселенцы, не могли способствовать установлению идиллических отношений между ними и киргизами. Ведь земли для переселенцев изымались у киргизов. Тем более, когда изымались пашни, покосы и клеверники, перекрывались исконные пути перекочёвок или не учитывались вопросы водопользования. Про изъятие таких земель возникло даже местное преувеличенное выражение “сместить на воздух”. При изъятии обработанных земель кочевым хозяйствам выплачивалась компенсация. Но, как писали в жалобе генерал-губернатору казахи Лепсинского уезда, теперь уж преуменьшая, эта компенсация “не составляет и сотой доли того, что можно учесть и оценить”. [(205), №18 от 23.01.1911 г.].

Другим источником недоразумений и споров между киргизами и русскими было несоответствие кочевого киргизского понятия и правила общности пользования пастбищ с крестьянским правилом собственности и межевых границ. Исследователь переселенческого вопроса И. Гейер в конце XIX века писал: “Свободный сын степи киргиз не может ещё усвоить священного значения межи. Он привык, что трава, выросшая в степи, составляет общее достояние всех, имеющих скот. Его мозг отказывается понять, как может неглубокая канавка стать препятствием для вольной пастьбы скота. И вот он, игнорируя межевые знаки, вторгается в крестьянские владения, беззаботно выбивая их сенокосы. Киргизы, правда, не только пускают свой скот на крестьянские земли, они свободно допускают и скот крестьянина на земли, оставшиеся в их, киргиз, пользовании.

«В таких случаях крестьяне охотно забывают о существовании межевых знаков, полагая, что их скот пасётся на “казённой” земле. Но совершенно иначе относятся крестьяне в случае захода киргизского скота на их надельные земли. Возникают споры о потравах, имеющие целью не только спасти сенокосы, но и получить штраф с киргиза, воспользовавшись его беспечностью. Киргиз платит, но запоминает обиду и, при случае, старается покрыть расходы кражею крестьянского скота. Таким образом, создаются натянутые отношения до тех пор, пока не накинут узду на своих порочных членов общества с обеих сторон.

«С течением времени постепенно устанавливаются более мирные и дружественные отношения, основывающиеся если не на взаимном признании прав, то, во всяком случае, на известном сплетении интересов, на постепенно завязывающихся между крестьянами и киргизами деловых отношениях на почве аренды земли, полива, обмена товаров и другое. Отношения, при которых каждая сторона более или менее одинаково нуждается в другой стороне и которые, особенно при киргизских обычаях, неразрывно связаны с возникновением “тамырства” и взаимного гостеприимства”.

Уже упоминавшийся Г. К. Гинс тоже сообщает о таких сложных взаимоотношениях: “Русский крестьянин-переселенец охотно идёт на чёрную землю и зелёные луга Семиречья и не может или не хочет признать, что он не везде найдёт себе место. Так борются, и будут бороться два духа – дух пахаря и дух кочевника. Русские крестьяне превосходят киргизов по культурности и часто к последним относятся с презрением. Бывают на этой почве случаи бесчеловечной и бессмысленной жестокости. Чаще всего дело происходит так. Русские крестьяне возьмут в аренду киргизские земли, построят дома и отказываются уходить по окончании срока аренды. Приезжают киргизы. Начинается свалка, и дело кончается кровопролитием. Причём киргизы, либо вовсе не имеющие ружей, либо вооружённые самопалами, оказываются в таких случаях слабой стороной.

«Русские мужики, заражаясь духом завоевателей, нередко теряют здесь своё исконное добродушие, а с ним и ту детскую простодушную улыбку, которую так любил в них Л. Н. Толстой, не находивший этой улыбки у городского пролетария. Они заражаются столь распространённой на окраинах с полудиким населением жаждой наживы, привыкают к эксплуатации, отвыкают от гостеприимства, они часто делаются неузнаваемы. Переселение в новые края встряхивает и переворачивает всё их существо. Новые влияния отражаются и на киргизах. Они всё более привыкают к оседлости, всё более привязываются к земледелию и всё более изменяют свои привычки. Они учатся продавать продукты своего труда и покупать то, что раньше делали сами. Неудобные одежды домашней кройки заменяют обыкновенным костюмом, необходимые орудия покупными – удобными и дешёвыми. Учатся мусульмане-киргизы и русскому пороку – пить, курить они уже давно выучились.

«Но не всегда дух киргиза оказывается побеждённым, и он со своей стороны ведёт нападения, грабит, угоняет скот, ворует девушек. А иногда своевольный дух гор и степей покоряет и иначе. Помню я одну встречу. На двухколёсной повозке в платье из синего бархата и в меховой шапке ехала молодая женщина с лицом красивой краснощёкой бабы. Сзади скакал джигит. Кто это? Жена киргизского волостного старшины, дочь русского мужика, бежавшая от родных к соблазнившему её богатством и красотой киргизу. Приведу ещё один случай. В селении Ново-Покровском Пишпекского уезда разговорился я с хозяйкой.
- Горе у меня, барин, большое.
- А что?
- Сын убежал к киргизам, а сам-то (муж) его проклял и обещался убить.

«И рассказала мне, как сын всё ездил к киргизам, как они его поили и кормили, как он влюбился в киргизскую девку и как “убёг”. Киргизы скрыли его. Дали скота, поженили и отправили на озеро Иссык-Куль. Но старик поклялся, что убьёт бесстыжего сына, осрамившего семью перед людьми. Так иногда завлекает к себе киргизская вольница”. [(215), стр. 330-332].

Епископ Туркестанский Дмитрий отмечал: «И при существовании карательных законов против отпавших в магометанство русских, случаи отпадания бывают. Их знает Туркестанское духовное управление, ещё больше знает Оренбургская епархия, так как в светской печати на это не раз обращалось внимание. О порочном сожительстве с магометанами-киргизами русских оренбургских и уральских казачек, формально не переменивших своей веры, есть даже целое исследование». Печально, но после восстания 1916 года межнациональные отношения изменились в худшую сторону. И слава Всевышнему, что время сгладило раны, и мудрость народов, не в пример некоторым политикам, восторжествовала.

До 70-х годов XIX в. не только в Туркестане, но и в Европейской России слово “ветеринарный врач” было не известно большинству населения. Падежи скота от болезней подрывали хозяйство страны и были препятствием в развитии торговли животноводческой продукцией с соседними странами из-за распространения в России чумы скота. Всё это требовало организации и развития ветеринарного дела. Что касается Семиречья, то оно в этом отношении стояло особо. Ветеринарные мероприятия проводились здесь и раньше. С 1888 года в Беловодском существовал ветеринарный пункт. [РГИА, ф. 391, о. 8, д. 6, л. 1]. Первые попытки борьбы с чумой скота относятся к 1897 году, когда начали производиться опыты по лечению скота и собирались материалы по заболеваниям. В декабре 1898 года в Беловодское был направлен ветеринарный фельдшер Онисименко. [(160), №70 от 22.12.1898 г.].

Учитывая количество скота в области и значение животноводства для Семиречья, высочайшим повелением от 8 февраля 1900 года по границе с Китаем и остальным Туркестаном была учреждена Семиреченская ветеринарная карантинно-охранная линия, состоящая из 20-и ветеринарных участков. [(161), №8 от 18.01.1904 г.]. Для ограждения от заноса заболеваний скота из Сырдарьинской области 1-го апреля 1900 года был создан Беловодский карантинно-охранный участок. Первым известными ветеринарными врачами в селе были Ник. Алексеев. Терновский и Ст. Вацл. Стефанский. [(196), стр.].

В отчёте о работе Беловодского карантинного участка отмечалось: «Беловодскому карантину не пришлось охранять Семиречье от туркестанской чумы, так как её не было в Сырдарьинской области. Но он сослужил службу тем, что отвратил от Семиречья опасность распространения заболевания скота сибирской язвой и ящуром. Беловодский карантин послужил уроком и укором для Сырдарьинской области и всего остального Туркестана за их пренебрежительное отношение к ветеринарным вопросам, заставил Туркестанскую администрацию озаботиться организацией ветеринарного надзора. И, наконец, деятельность этого участка послужила материалом для уточнения таких статистических исследований, как вопрос о действительном, а не желательном для железнодорожных строителей, количестве скота, отправляемого из Семиречья в Ташкент, и некоторых других вопросов». («Русский Туркестан» №33 за 1900 г.).

В 1900 году в Китае начались массовые антиправительственные выступления. Пекинские власти, чтобы отвести от себя гнев народного недовольства, объявили виновниками всех бед иностранцев. По Китаю прокатилась волна расправ с иностранцами, начались погромы европейских миссий и христианских храмов. Было сожжено и здание Русской Православной миссии. Всё это явилось поводом восьми ведущим державам, в том числе и России, для военного вмешательства в события в Китае.

Опасаясь подобного развития событий и в Синьцзяне, в Семиреченской области была объявлена мобилизация, а войска Туркестанского военного округа начали выдвижение к границам Китая. Приказ губернатора области №395 от 03.10.1900 года гласил: «Жители села Беловодского (далее идёт перечисление и других сёл – Б. М.) оказывали весьма радушные встречи войскам, проследовавшим в августе месяце из Ташкента в Верный. За такое радушное отношение населения вверенной мне области к войскам считаю приятным для себя долгом выразить населению означенных пунктов мою благодарность». [(160), №80 от 06.10.1900 г.].

А вот как описывал прохождение войск беловодчанин: «Не могу не сказать несколько слов о передвижении Туркестанской бригады. Ещё недавно мы, беловодцы, да и всё Семиречье, кажется, только и видели солдат только и говорили, и писали, и кричали солдатах: «Музыка! Антилерия! Батальон! Здорово, братцы! С Богом, родные! Дай вам, Господь, смирить косоглазого супостата!» А начальство своё голосит: «Эй, бабы, полпуда сухарей да две булки солдатам. Живо! Яблоков, съестного, водки надо для встречи войска. А дрова? Кто поставит дрова? Клеверу! Стой! Не приказано ехать! Орудие идёт! Снаряды!» – и т. п. Возгласы буквально висели в семиреченском воздухе в течение почти двух месяцев.

«Как же тут обойти молчанием такое небывалое здесь лихорадочное оживление и движение? Да было время: и музыки послушали вдоволь, и попили, и поусердствовали и подрались же здесь тогда. Начальство тогда сновало взад и вперёд столько, что вероятно, не сделало ни в прошлом и не сделает, надо полагать, и в будущем за целое столетие столько рейсов по Беловодску, сколько оно сделало за короткое время встреч и проводов этих «антилеристов», солдат и командиров. Приказы и эстафеты так и летели ежеминутно и ежесекундно от него. То выставь юрты, то запаси дров с клевером, то за неумелое содействие и недостаточную распорядительность волокут волостного старшину для высидки на уездной «бухте».

«И всё это выполнялось без разговоров, скоро, принималось без сетований, как должное. Даже видна была во всём предупредительная готовность всё «по-хорошему». Сознаюсь, меня удивляла эта отзывчивость, это стремление к безвозмездному радушию, даже жертвам крестьян, столь прижимистых и неподатливых к материальным жертвам в обыкновенное время даже на улучшение своего общества. «Что же это за полоса нашла на беловодцев, что за притча такая?» – думал я, стараясь разгадать её.

«Дело в том, что когда эти туркестанские солдаты проходили в Джаркент, то здешнее население видело в них «ридных страдальцев», которые идут, быть может, на верную смерть, чтобы защитить «Рассею» от нашествия косоглазой китайки, внушающей только панический страх. А затем тайно помышляло, что с приходом их на границу выручатся из беды наши «ридные» беловодцы: мужья, братья, отцы обывателей и обывательниц. А может эти «благодетели» и совсем сменят «наших», у которых здесь дома брошены и семья, и скотина, и поле. Вот этих-то будущих благодетелей, страдальцев-воинов и чествовали, как могли, обыватели Беловодского». («Русский Туркестан» №9 за 1901 г.)

Жизнь нашего села, хотя и находящегося на окраине государства, всё же была неразрывно связана с жизнью страны. События, происходившие в стране, вызывали отголоски и в нашем селе или были причинами местных событий. Была и обратная связь. Есть тому интересный подтверждающий факт. Газета “Семиреченские ведомости” в 1902 году сообщала: “Крестьянами селения Беловодского пожертвовано 22 руб. 65 коп. на сооружение в г. Иркутске памятника Императору Александру III”. [(160), №8 от 25.01.1902 г.]. Но это, скорее всего, «добровольно-принудительный» сбор, так как сообщалось о пожертвованиях и от киргизских волостей. О развитии и повышении статуса села говорит факт, что приказом губернатора области №209 от 14.08.1902 года в селе Беловодском открывалась продажа вексельных бумаг и гербовых марок для оплаты совершаемых дел.

Голод 1901 года усилил среди малоземельного голодного крестьянства центральных областей стремление к поискам “свободных земель”. В результате, в Семиречье хлынула вторая большая волна переселенцев-самовольцев. Приказ губернатора области №186 от 02.05.1901 года требовал: «Из дел Областного правления усматривается, что по примеру крестьян, самовольно поселившихся около селения Беловодского (село Петровка – Б. М.) на землях киргиз Багишевской волости Пишпекского уезда, в том же уезде, в окрестностях Карабалтов, начали тоже самовольно селиться переселенцы.

Если в первоначальные времена, при достаточности земельного надела старожилы даже способствовали увеличению числа душ в своём селе, чтобы облегчить себе выполнение земских повинностей. То теперь приписные, считая себя стеснёнными в наделе землёй и боясь уменьшения наделов, не только не допускали вновь прибывших в пользование общественным наделом, но и всячески притесняли их с целью заставить уйти куда-нибудь в другое место. Если новосёлов и допускали для проживания в «обществе», то брали с них плату за поселение, за усадьбу, за пашню, за выпас скота, за поливную воду. Генерал-губернатор Степного края Е. О. Шмидт писал: «Перечислить все виды поборов прямо невозможно, так они разнообразны и велики по сравнению с податями, которые несут устроенные переселенцы. При этом неприписные ютятся в хибарках и землянках, часто по две, три семьи вместе. Такие условия жизни и плохое питание служат причинами заболеваний и высокой смертности».

Как говорили новосёлы, «грабять, хто его знае за що». Поэтому неприписные переселенцы влачили тяжкое существование, дожидаясь надела, иногда, по два года. Кроме явных препятствий старожилы прибегали и к скрытым уловкам. Стараясь избавиться от новых конкурентов на выделяемые земли, они прибегали к крестьянской хитрости: запугивали ходоков и переселенцев мнимой угрозой со стороны Китая и преувеличенным недружелюбием киргизов. Новые переселенцы, создавая земельную тесноту, невольно поднимали арендную плату за киргизскую землю и даже отбивали её у старожилов. Поэтому у старожилов постепенно появляется неприязненное отношение к новым переселенцам.

На просьбы и вопросы новосёлов они с насмешкой отвечали:
– Хлебца вам, землицы? А зачем вам землица? Ведь здесь калачи, да ещё сдобные, на деревьях растут, как вам рассказывали.
– Землицы тебе? Ну, набери, набери себе в мешок, у нас её много, девать некуда!» Так издевательски-насмешливо отвечали старожилы на просьбы переселенцев о сдачи земли в аренду или о приписке к старожильческому обществу.

В 1904 году доверенные от 70-и семейств переселенцев, поселившихся на землях киргиз Джамансартовской волости (село Садовое) Иван Федориченко и Тихон Штальков в прошении о выделении земли, при описании своих трудностей сообщали: «Не лучше к нам отношение и старожилов. Так как они знают киргиз лучше, то скорее находят у них землю, а свою вспаханную сдают нам и дороже киргиз. На заработках у них получаем хлебом, который нам доставался бы дешевле, если бы мы имели денежный заработок. Кроме всего этого, старожители, получив волостной приговор на закупленную нами землю, весной 1904 года пришли с плугами и запахали землю, уничтожив у нас много садов и посевов. На эту беду мы нигде не нашли права у начальства». [РГИА, ф. 391, о. 3, д. 88, л. 18].

Поэтому понятно, что новосёлы взаимно не любили старожилов. С недоверием они смотрели и на киргизов, у которых вынуждены были арендовать землю. “Билетные”, как явившееся сюда самовольно, получали землю после устройства зарегистрированных ранее переселенцев, и им приходилось ждать очереди на получение надела иногда даже по несколько лет. Такие трудности, неустроенность, неприязненные отношения толкали самовольных переселенцев на крайние поступки. Пример этому соседнее село Садовое.

Разногласия у беловодчан были и с крестьянами-самовольцами села Петровки. Но там причиной столкновения было водопользование из реки Аксу, обеспокоенность, что её не хватит в будущем. Поэтому разногласия были не столь острыми. С посёлком Фольбаумовское (Садовое) таким камнем преткновения стала уже используемая земля. Поэтому конфликт принял обострённый характер, что выразилось даже в названии нового посёлка. У старожилов Семиречья уже создалась пренебрежительная традиция давать выселкам крестьян-самовольцев неблагозвучные названия. “Костогрызивка” ещё не самое худшее; встречалось, например, название “Дураковка”.

В 1902 году неустроенные переселенцы восточнее Беловодского по частным распискам заарендовали у киргиз Джамансартовской волости участок, где самовольно образовали посёлок, который получил у беловодчан название “Свыняча выселка”, или просто “Свынячий”. Такое название, по одной версии, выселок получил потому, что посёлок возник на месте, где Беловодские крестьяне пасли свиней. По другой версии, беловодчане назвали посёлок так потому, что новосёлы поступили “по-свински”. “Мы им помогли (имелось в виду, что некоторые из новосёлов жили или работали по найму в Беловодском), а они наши земли захватили”. Последняя версия такого неблагозвучного названия более верна, потому что в селе практиковалось домашнее стойловое содержание свиней, да и что-то уж слишком далеко предполагается гонять свиней на пастбище.

Переселенцы начали арендовать землю с июня 1902 года, о чём свидетельствуют расписки Алимкула Байбагишева, Джумана Куренкеева, Алимкула Тахтагулова и Кадыра-Али Алтанова, выданные четырём крестьянам о сдачи в аренду 8-и десятин земли. Всего в 1902 – 03 годах киргизами Джамансартовской волости в аренду было сдано 66 десятин за 380 руб. [(231), стр. 134]. Крестьне-самовольцы, поселившиеся в Свинячьей выселке не пережили тех гонений со стороны властей, какие испытали жители Петровки. Но в жизни Свинячьей выселки были свои тернии из-за столкновений с беловодчанами.

Возникновение этого посёлка вызвало неудовольствие беловодчан по следующей причине. С запада уже расположилось селение Петровка, а теперь и с востока ещё одно, препятствуя беловодчанам расширять своё землепользование. Село Петровка находилось за рекой. Поэтому некоторые из старожилов села Беловодского, выделяя взрослых сыновей из семьи, заняли усадьбами часть киргизской земли к востоку от села. Другую часть киргизской земли, которую использовали беловодчане, теперь заняли новосёлы. Что интересно, неблагозвучное народное название посёлка «Свиняча выселка» употреблялось и в официальных документах, о чём свидетельствует рапорт от 09.08.1905 года заведующего Семиреченской партии по образованию переселенческих участков О. Шкапского в Департамент земельных и государственных имуществ. [РГИА, ф. 391, о. 2, д. 1572, л. 8].

Крестьяне–самовольцы Свинячьего выселка, создавая своё поселение, учли печальный опыт образования самовольных сёл Петровка и Ново-Николаевское (Карабалтинская волость), когда некоторые дома были снесены по требованию властей. Во избежание в будущем переноса усадебных построек, хаты новосёлов были построены улицей, а не разбросаны, как это было в “Костогрызовке”. Самовольцы построили свои хаты по следующему плану. Часть домов расположились по обе стороны почтового тракта, составляя продолжение усадеб села Беловодского. Другая часть домов вытянулась по прямой линии на север от почтового тракта. Далее усадьбы поворачивали на запад, окружая, таким образом, с трёх сторон значительную площадь, включая и выгон для скота, который благодаря такой планировке переходил в пользование самовольцев.

Вот почему вторая версия названия нового самовольческого посёлка более предпочтительна. Подтверждением этой версии служит и то, что беловодчане это вновь образованное село не приняли в свою волость. С точки зрения географии сложилась несуразная ситуация. Село Ново-Троицкое (Сокулук) входило в Беловодскую волость. А село Свинячье числилось в Фольбаумовской волости, в которую ещё входили сёла Белогорка, Романовка и хутор Ставропольский (наверное, совремённая Гавриловка). Село Александровка представляло отдельную дунганскую волость.

Заведующий Семиреченским переселенческим районом объяснял такие ситуации: «Вновь прибывшие переселенцы неохотно принимаются в свою среду местным, уже окрепшим старожильческим населением. В результате, со стороны старожилов почти всегда возникают ходатайства об отделении новосёлов и образовании на прирезанной земле особого общества». Что интересно, неблагозвучное народное название посёлка «Свиняча выселка» употреблялось и в официальных документах, о чём свидетельствует рапорт от 09.08.1905 года заведующего Семереченским переселенческим районом в Департамент земельных и государственных имуществ. [РГИА, ф. 391, о. 2, д. 1572, л. 8]. Но впоследствии в устроительных документах этот самовольческий посёлок стали именовать «участок Кара-тюбе».

Проезжавшему здесь губернатору Семиреченской области Фольбауму неблагозвучное название нового села, естественно, не понравилось, и его переименовали в Фольбаумовское. Когда произошло это переименование, мне неизвестно, но 19.01.1910 года газета «Семиреченские ведомости» в рубрике «Происшествия» сообщала: «В посёлке Свинячем Пишпекского уезда крестьянин Пётр Окоб нанёс удар топором по голове крестьянину Фёдору Литвинову, от которого тот умер». У беловодчан из-за прежней обиды новое название – Фольбаумовка – не прижилось. Так и оставался этот посёлок “Свынячим” до революции, а после революции он получил название Садовое.

Когда в 1903 году в посёлке уже поселилось много семей, то 75 дворов выбрали двух доверенных и поручили им ходатайствовать об образовании селения на занятой земле. Доверенность на ведение дела была подписана 21-го июня 1903 года и 21-го июля засвидетельствована беловодским волостным старшиной. Крестьяне села Беловодского, узнав, что самовольцы начали хлопоты об отводе им земли, чтобы воспрепятствовать грозящему им ограничению в землепользовании, вступили в переговоры с киргизами о сдаче им в аренду земли, уже занятой самовольцами.

Переговоры эти завершились успешно для беловодчан. По решению съезда выборных Джамансартовской волости от 17 июля 1903 года киргизы сдали на 30 лет за плату по 20 коп. за десятину 300 десятин земли 97-и крестьянам села Беловодского. Вода для орошения этих земель бралась из родников. Так вот, согласно решению волостного съезда, право пользования этими родниками предоставлялось беловодчанам. Ходатайству крестьян села Беловодского был дан ход. В то же время, распоряжением областного правления по прошению самовольцев от 10-го марта 1904 года был созван съезд волостных выборных Джамансартовской волости, который решением от 22-го июня высказался против отвода земли самовольцам. Таким образом, киргизы, сдав землю за 380 руб. самовольцам, ту же землю сдали крестьянам села Беловодского за, как было сказано в решении съезда, 60 руб. [(231), стр. 134].

Цифры платежа настораживают и наталкивают на мысль о сомнительности сделки. По словам самовольцев Свинячьей выселки, они тоже вели переговоры с киргизами, и киргизы соглашались сдать землю в аренду за дополнительные 350 руб. Истратив на угощение 50 руб. и выдав задаток 100 руб., самовольцы успокоились. Но беловодчане дали киргизам 1200 руб. Те, конечно, предпочли беловодчан и вернули самовольцам их задаток. Понятно, что эти деньги достались не обществу, а волостным родоправителям, и почему появилось новое решение съезда. В апреле 1904 года крестьяне села Беловодского взялись силой осуществить своё владение арендованной землёй. Беловодчане выехали с плугами и стали пахать землю, уже занятую насаждениями и посевами самовольцев. Об этом поступке беловодчан волостным старшиной был составлен акт, по данным которого у 57-и крестьян-самовольцев были уничтожены лесопосадки, фруктовые насаждения и 6 десятин посевов. [(231), стр. 137].

Жители Свынячего обратились в суд с иском привлечь беловодчан к ответственности за самоуправство. Началась судебная тяжба, в которой самовольцы были слабой стороной и в материальном, и в административном отношениях. Ещё 2-го мая 1901 года губернатором области был издан приказ №186, который требовал не допускать водворения переселенцев на арендованных киргизских землях до тех пор, пока они не причислятся к какому-либо обществу, а арендные условия не будут утверждены областным правлением. Ни того, ни другого у самовольцев Свинячьей выселки не было. Но Переселенческое управление Семиреченского района, руководствуясь тем, что 6-го июля 1904 года вступил в силу новый закон о переселении, по которому все ранее прибывшие в Туркестанский край самовольные переселенцы были узаконены, приняло сторону новосёлов.

С целью легализации переселенцев-самовольцев, образовавших посёлок, Переселенческим управлением в 1907 году на месте Свинячего выселка был запроектирован участок «Кара-Тюбе» площадью в 7.152 десятины, рассчитанный на 1.021 душевую долю по 7 десятин на душу. [РГИА, ф. 391, о. 6. д. 953, л. 2]. На прошение крестьян села Беловодского Главному переселенческому управлению заведующий Семиреченским переселенческим районом Велецкий отвечал: «Доношу Переселенческому управлению, что при прохождении межевыми чинами границ переселенческого участка Кара-тюбе (ныне Фольбаумовского) было обнаружено следующее. Многие крестьяне села Беловодского захватили близ своей межи около 101-ой десятины земли, предназначенной согласно постановлению Пишпекской временной комиссии от 30 июня 1908 года и утверждённого Областным правлением 18 февраля 1909 года №29, для участка Кара-тюбе.

«Его западной границей должна служить межа надела села Беловодского по плану, утверждённому Семиреченским областным правлением в 1889 году. При осмотре в натуре оказалось, что эта утверждённая межа и прилегающий участок в 101-ну десятину (удобной 92-е десятины) занят садами и огородами просителей и переселенцев в числе 55 дворов. Также было установлено, что жалобщики не только устроили на указанной земле свои усадьбы, но и занимались продажей этой земли переселенцам, чем и способствовали образованию самовольческого посёлка.

«Не желая нарушать хозяйств тех и других, производитель работ Соколов совместно с заведующим Пишпекского подрайона Эйнбергом предложили обществу крестьян села Беловодского принять в качестве прирезки эти 101-у десятины, но с тем, чтобы поселившиеся там на неправильно купленной земле переселенцы были зачислены в Беловодское общество наравне со старожилами. Беловодское общество отказалось принять этот участок с его населением и заявило, что самовольные захватчики чужой земли, причисленной к обществу крестьян села Беловодского, должны перейти на свои усадьбы в черте надела.

«Всё делопроизводство с планом захваченного участка и с подробными списками, как старожилов-захватчиков, так и переселенцев-перекупщиков, было представлено в Областное правление. Правление, рассмотрев дело в порядке исправления границ, своим решение от 28-го ноября 1909 года №143 постановило присоединить захваченный участок в 101-у десятину к участку Кара-тюбе и восстановить границу этого участка по меже села Беловодского. Это постановление было выполнено командированным топографом, и межа была возобновлена по плану, составленному межевщиком Дмитриевым в 1889 году, по ясно сохранившимся старым межевым знакам.

«В результате, к участку Фольбаумовского отошло 5 усадеб старожилов и несколько клеверных участков с посадками деревьев по арыкам. Что касается дальнейшей судьбы просителей и их хозяйств на этом участке, то из рапорта Беловодского сельского правления от 18 октября 1910 года №1144 видно, что почти все просители имеют усадьбы в самом селении Беловодском, чем вопрос об их устройстве следует считать разрешённым. Тем же из них, кто пожелал бы остаться с усадьбой на захваченном участке, открыта возможность законно устроиться хуторянами. Поэтому жалобу их на неправильное положение границы считаю не заслуживающей удовлетворения». [РГИА, ф. 391, о. 4, д. 913, л. 22].

Тяжба о спорном участке длилась до 1914 года. Сложившаяся ситуация была результатом не столько самозахвата земли, сколько безответственности и нерасторопности кабинетных чиновников Переселенческого управления. На суде по разрешению спора о границе между сёлами адвокат Бройдо обосновывал: “Не беловодчане сели на прирезку к селению Фольбаумовскому, а чины Переселенческого управления, не считаясь с тем, что в натуре на отводимых землях сидят уже по 30 лет крестьяне. Просто сверившись исключительно с камеральными описаниями, широким размахом проводили границы новых наделений из земель, уже занятых другими крестьянами. 

«Когда производилась прирезка к селению Фольбаумовскому, там люди уже владели землёй по 20-30 лет”. [(160), неофиц. часть, №102 от 11.05.1914 г.]. На основании этого «права давнего владения», мировой судья 3-го участка Пишпекского уезда решил спор о земле в пользу беловодчан. Но Переселенческое управление Семиреческой области опротестовало это решение, обосновывая  тем, что в отношении государственных земель право давнего владения не действует, так как владеть этими землями, имеющих общее предназначение, на праве собственности никто не может. Земля осталась за селением Фолбаумовским.

Как уже говорилось, в результате голода 1901 года в Семиречье двинулся новый массовый поток переселенцев. Циркуляром по области губернатор требовал: «Предлагаю уездным и участковым начальникам и участковым приставам строго следить за тем, чтобы на землях киргиз не поселялись русские переселенцы без надлежащего на то разрешения. Поселившихся уже переселенцев немедленно удалить с киргизских земель, предлагая им причислиться к уже существующим поселениям. Тех переселенцев, которые не пожелают причислиться к существующим селениям, возвращать в места их прежней прописки». [(160), №36 от 04.05.1901 г.].   

Но Семиреченский комитет по сельскому хозяйству в своём отчёте в 1903 году сообщал: «Несмотря на неоднократные запрещения переселения в Семиреченскую область из-за недостатка земель, оно продолжается. Особенно много переселенцев явилось за последние два года. Переселенцы идут по паспортам, якобы на заработки. Но идут целыми семьями, со всем домашним скарбом и даже с сельскохозяйственными орудиями. Вернуть таких переселенцев нет никакой возможности. Земель для них нет, поэтому они вынуждены довольствоваться арендованной землёй, цены на которую непомерно растут, или же кормиться мелкими заработками у старожильческого русского населения». [(160), неоф. часть, №42 от 27. 05. 1903 г.]. 

Обозреватель того времени писал: “От малоземелья бежит крестьянин из России в Сибирь, оттуда переселяется в Туркестан, преимущественно в Семиреченскую область. Жажда земли так велика, что крестьянство доверчиво относится к каждому слуху, говорящему об удобной землице. Всех притягивают Верный и Пишпек. Не знает переселенец того, что вокруг Пишпека несколько самовольческих посёлков изголодались от томительного ожидания земли”. [(205), №156 от 03. 08. 1906 г.]. Туркестанский генерал-губернатор Иванов в особом представлении Министерству земледелия сообщал, что в Семиреченскую область самовольно прибыло 16 тысяч переселенцев (к июлю 1903 года). «Несмотря на категоричное объявление им, что наделов они не получат, они не только не покидают область, но стараются, – по объяснению губернатора, – закрепиться на новых местах путём захвата или арендования киргизских земель. Причём в последнем случае арендные договоры заключаются с отступлениями от закона
Продолжение в 13-ой части.